Проснуться живым
Шрифт:
Бормотание сменилось растущим гулом — толпа знала, что за этим последует. Знал и я, хотя не мог этому поверить, даже имея дело с Фестусом Леммингом.
— Завтра вечером... — Снова постепенное нарастание звучности и темпа. — Завтра вечером я назову вам время второго пришествия. Я говорил вам, что знаю Антихриста, знаю его злое лицо и злое имя. Сегодня я назову вам это имя. Я поведаю вам правду, Божьи лемминги, а через вас — всему миру. Да, мне известно его имя. Это имя — Эммануэль Бруно!
Я был потрясен и напуган.
— Вы не удивлены. Не удивлены, ибо обладаете разумом и знали это имя заранее. Вы знали злое имя Эммануэля Бруно, прежде чем я его произнес. Вы знали, что Антихрист — это он! Да, да, да!
На сей раз Лемминг умолк и стал ждать. Но еще до того, как он кончил говорить, вновь начавшееся бормотание переросло в оглушительный рев, подобный вою ураганного ветра, который заглушил даже гулкий и усиленный микрофонами голос Фестуса Лемминга. Позволив публике выразить свои чувства, он поднял руки и опустил их, после чего рев вновь сменился шепотом.
В горле у меня пересохло. Я не мог точно определить, был ли Лемминг святым или грешником, но твердо знал, что он на моих глазах творит нечто безобразное и жуткое с четырьмя тысячами мужчин и женщин. Пока что только с четырьмя тысячами...
— У Антихриста много агентов — очень много агентов...
Услышав слово «агент», я сразу понял, чего следует ожидать далее.
— Да! Некоторые из них сознательно живут и действуют во зле, другие — всего лишь пешки Повелителя греха. Один из них здесь. Здесь присутствует агент Эммануэля Бруно, кто трудится во имя греха, зла и разврата, ради гибели Христа и торжества Антихриста, чтобы Антихрист мог править на троне земном, окруженный толпой блудодеев и развратников, а добродетель, праведность и достоинство были брошены к его ногам. Да, говорю я вам, один из этих агентов здесь, в Доме Божьем, в церкви Второго пришествия, оскверняет своим сатанинским присутствием эти священные стены, и его имя... его имя... его имя...
«Да назови ты его, Бога ради!» — с тоской подумал я.
— Шелдон Скотт!
На сей раз я оказался прав — я не был удивлен.
Однако этого нельзя было сказать о прочих слушателях, которых слова Лемминга повергли в экстатическое изумление. Правда, это не отражалось на их внешности, но я не сомневался, что внутри их переполняет праведный восторг, ибо здесь, рядом с ними, находился кто-то, кого они могли ненавидеть радостной и счастливой ненавистью, не испытывая никакого чувства вины — ненавидеть во имя Бога.
С трудом
Поэтому, если Фестус закончил, мне пришло время выбираться из этой ловушки, прежде чем он...
— Да-да, его имя Шелдон Скотт, и, он здесь, ЗДЕСЬ, ЗДЕСЬ!
Ничего подобного я не видел за всю жизнь. Я смотрел на толпу, а толпа уставилась как зачарованная на Фестуса Лемминга. В этот момент какой-то парень указал на меня пальцем. Я бы догадался об этом, даже если бы не видел собственными глазами, так как в ту же секунду буквально все головы в толпе повернулись — от Лемминга в небесах ко мне в аду.
Движение было точным, словно военный маневр, как если бы ракеты могли одновременно действовать только своими головками... Зрелище было столь же поразительным, как вид четырех тысяч болельщиков, наблюдавших за очком в теннисном матче (для которого как раз подходила моя одежда), происходящем на склоне Альп.
Мне не случайно пришел на ум военный маневр. Передо мной была армия — армия христиан, и ее солдаты, «чей меч — любовь», смотрели восемью тысячами глаз-дул на меня, стоящего спиной к стене, хотя и без повязки на глазах.
Точно так же они «целились» в меня и раньше, но теперь все было по-другому. Я чувствовал силу, исходящую из этих восьми тысяч глаз, и никто никогда не убедит меня в обратном. Я ощущал ее, как биение тысяч маленьких черных крыльев...
Внезапно меня охватило предчувствие, что эти психи готовы расправиться со мной на месте. Это не было логическим, тщательно проанализированным выводом. Я чувствовал это задом своих штанов, причем мне было все равно, соответствует ли это действительности. Мне казалось, будто я одинокий зимний орех в присутствии четырех тысяч белок.
Я не мог заставить себя двинуться к выходу, поэтому рискнул направиться по проходу в обратную сторону. Никто на меня не бросился, но не было недостатка в пронизывающих взглядах, зловещем бормотании и, несомненно, проклятиях, хотя Фестус Лемминг заговорил вновь.
Нет нужды повторять или комментировать сказанное им, за исключением того, что оно было еще хуже прежнего. Если вам кажется, что хуже некуда, то вы ошибаетесь. Об истинных глубинах порочности этого человека я только начал подозревать. Он вновь распространялся о блудодеях и развратниках, когда я, пятясь, добрался до первого ряда деревянных скамеек, лишенных спинок.