Проспект Ильича
Шрифт:
Синодов беспрекословно вытряхнул землю, стряс землю с корней и засунул цветы под мышку. Продавец, заткнув пальцем дырочку в горшке, черпнул вина.
— Херес! — сказал он громко. — Кто много жил, товарищи, тот много выпил. Нельзя при таких переживаниях, чтобы бочка доставалась немцам. Пейте!
Пальцы, затыкавшие дырочку в горшке, менялись довольно поспешно. Стенки бочки уже отражали солнце как факел. Синодов сказал:
— Что же мы замораживать себя тут будем? Двинули!
Некоторое время спустя, возле эшелонов, уходящих на восток, появились группы рабочих с хризантемами. Рабочие плакали, целовались с детьми и женами, с друзьями, которым
…В шесть часов на СХМ опять приехал генерал Горбыч.
— В семь мы, Матвей Потапыч, назначили гражданскую, — сказал он. — Позже опасались, как бы тревоги не было.
Он глубоко вздохнул, глядя в лицо покойника:
— Прямо зацепило сердце.
Он, сутулясь и передергивая плечами, подошел к Рамаданову и поцеловал его в глянцевый и белый, как береста, лоб. Вернувшись к Матвею и майору Выпрямцеву, он сказал:
— Огромная умница! А ему-то что теперь за дело до того? Питье есть, а чашка разбита. — И он добавил, раскрывая окно: — А в лесу что теперь за воздух, дети! Тонкий, нежный, вся чешуя с тебя спадет.
В окно он увидел заводской двор, цветник с фонтаном. Но фонтана уже не существовало, а вместо того разверзлась братская могила. Здесь, среди своих убитых соратников, будет похоронен и Рамаданов! Один за другим к могиле подносили гробы. «Вот что значит штатские, — подумал с неудовольствием Горбыч, — разве нельзя было похороны организовать более стройно? Шла бы цепь гробов, а впереди Рамаданов». Но тут же он решил, что, пожалуй, так лучше: мертвые солдаты выстроились, мертвый к строю их подошел командир и мертвые вместе вошли в могилу. «Нет, сколько ты нас, смерть, ни раскалывай, мы, подобно скале, будем стоять, не рассыпавшись», — подумал генерал, и ему стало легче.
Он вздохнул и, глядя на Матвея усталыми старческими глазами, сказал:
— Вы удивляетесь, Матвей Потапыч, что я говорю о лесе? Просто хочется набрать в грудь побольше крепкого здорового воздуха, совершенно необходимого для борьбы.
«Да, воздух необходим, — подумал Матвей, оглядывая собравшихся на последнее прощание. Их было немного: человек двести — триста стояло в коридорах Заводоуправления и в комнатах; да на улице, пожалуй, столько же. А должно собраться, — если не считать дежурных, — тысяч до пяти — восьми… Где же остальные? Время приближается к семи. Неужели ушли на базар и в магазины? Матвей, как и обещал секретарю, не скрыл от рабочих, что паек будет уменьшен. — Воздух совершенно необходим, генерал прав».
К генералу подошел Силигура, явно избегавший Матвея. Возле Горбыча уже стоял Коротков, скосив свои темные красивые глаза. Матвей попросил его не уезжать с эшелонами, а догнать их в Москве, самолетом… Коротков согласился с какой-то почти унизительной поспешностью. Неужели он думает, что Матвей все еще ревнует его к Моте? Или же ему хочется показать свою храбрость, оставаясь на СХМ и вводя в дела Никифорова, назначенного старшим инженером?
Генерал, опираясь плечом о притолоку, говорил о немцах:
— Вот все хвалят их комфортабельность. Комфортабельность? Истинный прогресс не держится одной комфортабельностью, как и не держится он простыми экономическими факторами. Немцы действительно ищут комфортабельности, и готовы ради этого весь мир превратить в рабов фашистского государства. Они и
Без четверти семь Матвей предложил генералу Горбычу выносить гроб. Генерал, видимо, не понимавший волнений Матвея, выглянул в окно:
— Еще рабочие не собрались. Обождем полчасика. Я думаю, Лариону Осипычу приятно слушать наш разговор. Когда-то теперь встретимся?!
И он продолжал говорить о комфортабельности войны:
— Многие предполагали, что техника действительно сделает войну комфортабельной и легкой. Однако жизнь показала, что войны год от году делаются все тяжелее и все неудобнее, как бы говоря этим человечеству, что война — занятие, недостойное человека, унизительное, отвратительное! — Генерал обратился к Силигуре, который глядел так, словно бы записывал все слова Горбыча: — Естественно, вы желаете спросить: как же вы, дорогой генерал, состарившись в войнах, находите возможным командовать войсками и призывать их к войне? На это я вам скажу, что меч в моих руках служит делу уничтожения войны, и надо уметь ненавидеть то, что ты хочешь уничтожить. Не правда ли, Матвей Потапыч?
Приехал Стажило. Лицо у него было приветливо-скорбное: приветливое по отношению к тем, которые собрались здесь, и скорбное по отношению к покойному Рамаданову, которого он очень уважал, хотя часто и спорил с ним по хозяйственным вопросам. Но внутри Стажило чувствовал большое раздражение. Он увидел, что на похороны собралось мало рабочих и что Матвей смущен этим обстоятельством. Однако, не подавая вида, Стажило, простившись с покойником, подошел к Матвею и сказал:
— А вы не огорчайтесь, что опаздывают. Вчера стояли с гранатами и бутылками, ну, сегодня отсыпаются. Придут.
…Часы показывали 7.45.
Стажило сказал Матвею:
— Не сомневайтесь, что Ларион Осипыч к такому запаздыванию отнесся бы спокойно.
— Не думаю, — сказал Матвей. — Будем поднимать?..
Впереди несли гроб Стажило и Горбыч. За ними — Матвей и Коротков. Долго не могли попасть в такт, и гроб то лез вверх, то опускался вниз, пока генерал тихо, в усы, <не> стал командовать шаг: «Раз, два, раз, два. Ну, и пошли».
Липкие капли смолы выступали на свежем сосновом дереве гроба. Когда вынесли из Заводоуправления, последние лучи солнца превратили эти капельки в крошечные кусочки искрящегося золота. Гремел оркестр. Матвей, стараясь отбивать такт ногою, шел возле гроба, и ему хотелось, чтобы гроб был совсем тяжелый… совсем… чтобы придавил. «Ну как же так можно не знать народа? — терзал он сам себя, не спуская глаз с желтых капелек смолы. — Как же так можно обещать? Брать директорство. Заменять кого? Рамаданова?»
Он с трудом оторвался от этих желтых капелек, когда Стажило назвал его имя. Матвей встал возле головы Рамаданова. Глаза его были плотно прикрыты, но Матвей-то знал, что таится за этими глазами.
«Любопытно, молодой человек, — чудился Матвею несколько скрипучий, когда он говорил иронически, голос Рамаданова, — интересно, куда вы направитесь?»
Матвей, глядя в это лицо, говорил, понемногу забывая о непристойно-малом количестве провожающих и о своем обещании секретарю обкома, обещании, похожем на ловушку, в которую он сам же и попался. Ну что ж! Конечно, наврал бесстыдно! Поступил до отвратительности самонадеянно! Ну что ж, будем нести наказание. А сейчас скажем правду: что для нас значил Рамаданов!