Просроченное завтра
Шрифт:
— Там, думаю, ресторан еще не закрылся. Ты же почти ничего не ела у чехов. Ну, бар-то точно должен быть открыт… Или, в крайнем случае, вытерпим шум ночного клуба. Ну, и гостиничный холл никто не закрыл уж точно. Лена, — проговорил Стас жестко. — Я не хочу расставаться с тобой прямо сейчас. За четыре года четыре часа — это очень и очень мало. Для меня, во всяком случае. Но если я тебе противен, скажи — и я уйду.
Алена сжала губы, но потом все же сумела их разлепить.
— О чем ты хочешь со мной говорить, Стас?
Он пожал плечами,
— Да о чем угодно, дуреха! Я же могу просто слушать. Мамы любят говорить о своих детях. Я с удовольствием послушаю про твоего сына. Переворачивается уже, да?
— Нет, — отрезала Алена.
— Понял. Устала. Вырвалась из дома совсем не для того, чтобы говорить о детях. Хочешь потанцевать?
— Я не умею. Ты, кажется, тоже.
— Ну, тогда нам не будет друг перед другом стыдно, — почти рассмеялся он. — Ты хоть не назовешь меня неповоротливым медведем…
— Не могу. Я привыкла к тишине. От курева и громкой музыки у меня разболится голова.
Стас нахмурился.
— Лен, я постараюсь больше не курить. И у меня должна быть жвачка. Проверь в кармане.
Алена сунула руку в карман плаща и, когда достала упаковку Орбита, не смогла сдержать улыбки.
— Ностальгия…
— Там много. Бери себе тоже.
Она взяла одну для себя и протянула другую серебристую пластинку Стасу. Он бросил обертку в пустую чашку. Она тоже. А через пять минут и саму жвачка.
— Отвыкла, — извинилась она, и Стас выплюнул свою тоже.
— И не привыкай. Давай догуляем до Лиговки? В двух плащах тебе не будет холодно.
— А тебе в одном пиджаке?
— Нет… — ответил он таким тоном, что уши Алены просто обуглились. — По рукам?
Стас протянул через стол руку, и Алене ничего не оставалось, как пожать ее. Однако рукопожатие разорвать у Алены не получилось, потому что Стас подтащил ее руку к губам и поцеловал.
— Мы пока еще не деловые партнеры, а просто старые друзья.
Она осторожно высвободила руку. Кораблик причалил к пристани. Стас сунул в карман пиджака лежавшую на столе пачку сигарет и подал Алене руку, но она для начала застегнула на себе оба плаща. Делала она это торопливо, боясь помощи от Стаса, но тот не лез и терпеливо стоял в шаге от нее.
— Отлично выглядишь, — улыбнулся он одобряюще, хотя Алену нисколько не смутил получившийся наряд.
Ей было не по себе от другого — близости Стаса, от его руки на ее локте. Она не может — не имеет права так реагировать на него. Ей не девятнадцать лет, она замужем и в животе у нее растет ребенок от другого мужчины. Внутренний голос чуть не сказал — от чужого мужчины.
Они уже отошли от Невы на приличное расстояние и сделалось значительно теплее. Желая срезать путь, вошли во дворы Капеллы. Здесь, вдали от Невского, все спало: вокруг царила ночь и тишина. Алена со Стасом шагали почти беззвучно. Она вообще слышала только собственное бешеное сердце. Его рука отпустила ее руку и уже которую минуту пыталась прощупать
Алена свела лопатки, но уверенности это не придало. Она не могла идти дальше, ноги отказывались ее нести, и если бы в эту секунду Стас не развернул ее к себе, Алена рухнула бы — прямо на мостовую, а не в его объятия.
От ментола, точно от лука, защипало глаза. Алена зажмурилась — да и куда смотреть: ночь, двор, нет даже одинокого фонаря. Зато есть горячие губы, о которых она не вспоминала, но и не пыталась забыть. Холодный ремешок часов скользнул Алене по шее змеем-искусителем, но она даже не пыталась противостоять ему. Она не стояла на ногах — она не балерина, чтобы простоять вечность на носочках. Наконец руки Стаса отыскали позвоночник, сомкнулись на талии и оторвали Алену от земли. На мгновение, на два или целых три… Она не пыталась считать, она не пыталась дышать — и не хотела больше твердо стоять на ногах. Стас закружил ее по двору, или голова кружилась сама. Алена отвечала на поцелуй так жадно, словно губы Стаса были последней соломинкой, удерживающей ее на плаву. Нет, они-то и тащили ее в гибельную пучину разбушевавшихся в душе страстей.
— Лена!
Стас сам задохнулся от головокружительного поцелуя и, продолжая держать Алену на весу, откинулся назад, чтобы увидеть ее глаза. До сих пор закрытые.
— Лена, что мы делаем? Что мы сделали? Что мы наделали? Оба!
Он вернул ее на землю, и она камнем упала на дно пустого колодца реальности, продолжая из последних сил цепляться за шею Стаса. Нет, он сам не отпускал ее
— сейчас его руки еще сильнее прижали Алену к вздымающейся груди. Она топчет его ботинки, но он даже не пытается освободиться.
— Лена…
Она не хочет открывать глаз. Не может. Не должна. Но ресницы для слез не преграда, и вот уже слезы градом катятся по щекам.
— Ленка!
Он отпустил ее, потому что ему понадобились руки, чтобы высушить ее щеки, но годами сдерживаемых поток не так-то просто остановить.
— Не плачь, моя девочка, не надо…
Она пытается открыть глаза, но это выше ее сил. Она до боли закусывает губу и находит дрожащими пальцами лацканы пиджака. Его руки теперь собирают в хвост ее волосы, причиняя нестерпимую боль. Он не может остановиться теребить их, она тоже не может его остановить — не хочет.
— Лена, не уезжай! Слышишь? Я воспитаю твоего сына как своего. Лена, я тебя люблю. И ты любишь меня. Я это вижу, я это знаю, я это чувствую.
Алена по-прежнему молчит и только сильнее прижимается к его груди.
— Лена, ты снова молчишь? Ну сколько можно!
Лацканы пиджака выскользнули из ее пальцев, и ладони нашли волосы — пусть стриженные, но по-прежнему густые. Стас стоял перед ней на коленях, носом вжавшись в грудь, в которой продолжали клокотать рыдания. Алена не могла говорить — просто гладила его по волосам, без остановки.