Простая Душа
Шрифт:
Тимофей вздохнул и поморщился. Вся вдохновенная речь как-то сразу показался ему невыносимо пошлой. «Да чего врать, – ответил он мрачно, – сама что ли не понимаешь? Стыдно мне было и обидно, и не мог я больше – как безответная тля. Здесь, конечно, почти одно быдло, но побаиваются издали – для них я кто-то».
«А меня-то зачем было гнать? – спросила она, не поворачивая головы. – И еще эта медсестра…»
«Ты видела меня прежним, – пожал он плечами, – что ж тут непонятного. Я-то себя прежним больше не видел. И видеть не хотел, а медсестра… Что-то я уж и не помню никакой
«Без объяснений… – повторила Елизавета. – Уж лучше с объяснениями».
Она снова помолчала, потом отпустила его руку и повернулась к нему с несколько искусственной улыбкой. Все еще обижается, подумал Тимофей и был прав. «Ну, в общем так, – сказала она бодро, – я подумаю. Очень все это неожиданно и как-то наспех. По-моему, нам снова нужно знакомиться – и привыкать, и притираться».
Царьков понял, что первая часть плана не удалась. Он прошелся по комнате, передвинул пепельницу на столе, потом снова подошел к Елизавете. Она спокойно смотрела на него, не улыбаясь больше и не отводя глаз. «Лиза, – сказал он твердо, – понимаешь, мне нужно сейчас».
Елизавета Андреевна чуть подняла брови, всматриваясь теперь внимательно и пытливо. Она ждала продолжения, но Тимофей молчал, неловко ухмыляясь. «От тебя что, кто-то залетел?» – спросила она наконец, явно обескураженная таким поворотом событий.
«Да нет, – отмахнулся он с досадой. – При чем тут это, все гораздо серьезней».
«Точно?» – не поверила Лиза.
«Да точно, точно, что ты в самом деле, глупости какие-то – залетел…» – скривился Тимофей. Ему вдруг стало очень стыдно; он, уже по-настоящему, разозлился и на себя, и на Бестужеву, а больше всех – на кровожадную Майю, беспечно разгуливающую сейчас под американским небом. В жизни не выглядел таким дураком, подумал он угрюмо, опустив голову и сверля зрачками пол.
«А что ж тогда? – Елизавета сузила глаза. – Впрочем, это твое дело, не мое. Значит тут голый расчет, а я-то, дура, почти уже поверила в новую свежесть чувств».
«Тут, Лизка, все вместе, – сказал он глухо, по-прежнему не поднимая взгляда. – Сначала, да, был расчет, а потом и свежесть чувств образовалась – неожиданно, сама собой. Теперь я и сам не знаю – клянусь, как на духу».
«Врешь!» – безапелляционно заявила она.
«Не вру!» – заорал Царьков, несколько даже ее испугав, потом бросился к столу, схватил сигареты и заметался по кабинету, забыв уже про все свои планы, путаясь в словах и перескакивая с одного на другое.
Следующие полтора часа они выясняли отношения в лучших традициях средневековых романов. В воздухе сверкали молнии и рассыпались искры, проносились тени в плащах с капюшонами, звенели кинжалы и скрещивались шпаги. Тимофей бегал по комнате, как по гладиаторскому рингу, а Лиза превращалась порой в пантеру – впрочем лишь грозя когтистой лапой, и больше, наверное, для вида.
Царьков и его вдохновенная речь тронули что-то у нее внутри. Ей очень хотелось верить – сразу и по возможности всему. Она чувствовала, что любит это желание и не хочет с ним расстаться. Верить не получалось, но потом как-то вдруг получилось.
Она больше не желала бояться – все равно пустота была страшнее обмана. Настоящей битвы не вышло, хоть что-то подсказывало обоим: главные сражения впереди. Пока же, все смешалось, будто в бурном потоке, мчавшем обломки кораблекрушений – своих и чужих, пережитых вместе и врозь, придуманных кем-то или вообще безвестных. Ракурсы сближались и вновь расходились к северу и югу. Лиза и Тимофей сердились и хохотали, подходили вплотную и забивались в разные углы. Не обошлось и без ее слез – когда дым почти уже рассеялся. Это позволило Тимофею обнять ее и шептать на ухо бессмысленные вещи – по праву сильного, каковым он почувствовал себя вновь.
Елизавета затихла на несколько минут, а потом он признался ей: – «Мир такое дерьмо», – и она согласно кивнула, и это сблизило их еще. Она почувствовала вдруг, что Тимофей Царьков уже утвердился в ее сознании – на месте многолетнего вакуума, заполнив немалый объем. Лиза подумала мельком, что обиды остались неотомщенными, и насчет ее чар тоже пока ничего не ясно, но прогнала прочь эту мысль. На мысль нельзя было опереться, а на то, что обосновалось внутри, опереться было можно – или хотя бы схватиться и попытаться удержать.
Тут он дотронулся до ее спины, провел пальцами по позвоночнику, и ее тело тоже вспомнило что-то. Елизавета порывисто вздохнула, потом вывернулась из его рук, отошла на метр, остановилась, блестя глазами, и потребовала громко: – «Самое главное скажи!»
«Я, Лизка…» – начал было Тимофей, глядя в сторону.
«В глаза смотри!» – топнула она ногой.
«Ну хорошо, считай, что я… – угрюмо сказал он, повернувшись к ней, – считай, что я…»
«Не трусь», – мягко подбодрила его Елизавета.
«…Считай, что я снова в тебя влюблен, – закончил Царьков сердито. – Это ты хотела услышать?»
Она склонила голову набок, помолчала и призналась, вздохнув: – «Как-то очень мешает это ‘считай’».
«Ты ж понимаешь, что если без него, то я совру, – все так же мрачно проговорил он. – Столько не виделись, то да се… А тебе с вранья какой прок? Чуть времени пройдет – скажу тебе и без ‘считай’, но время, его не сдавишь, а дело не ждет. Что еще ты хочешь из меня выжать?»
Елизавета подумала немного, потом кивнула и сказала, усмехнувшись: – «Мог бы и соврать, ну да ладно. Много – сытно, а мало – честно, так у вас что ли говорится?»
«У кого – у нас?» – не понял Царьков.
«Неважно, – отмахнулась она, затем глянула на него в упор, добавила все с той же усмешкой: – Что ж, побуду дурой, очень уж хочется», – и вдруг улыбнулась ему, подошла и поцеловала в губы. Потом отстранилась, проговорила задумчиво: – «И влюблен, и замуж зовет, ну как тут устоишь…» – и опять поцеловала, сильно и страстно.
«Я согласна, – сообщила она ему, – нужно, значит нужно, если ты и вправду ‘влюблен’. Как ты говорил – чем стреляться, утопимся оба?..» – и вдруг закружилась по комнате в шутливом танце.