Прости, если сможешь
Шрифт:
— Аня, зачем ты так говоришь? Я любил тебя!
— Ты себя любил! А в меня играл точно так же, как и твои друзья! Напомнить тебе, что ты со мной сделал? Твою игрушку испортили — значит, можно её доломать и выкинуть? А что при этом чувствовала я, никого из вас не волновало!
Меня трясло. Было ужасно холодно. Зубы стучали. Кажется, как тогда в машине, когда Глеб вёз нас с Настей из клуба.
Я почти 6 лет прожила под неподъёмным грузом собственной вины. А вся моя вина заключалась в том, что я стала игрушкой золотых мальчиков,
— Аня, я же думал, ты с ним добровольно! Я думал, ты меня предала!
— Макс, о какой любви ты вообще можешь говорить, если ты мне настолько не доверял, что даже не спросил меня, не дал возможности объяснить, что произошло? К другу же у тебя было абсолютное доверие, так? Его мнение тебя интересовало, а меня проще было выбросить? И ненавидеть меня легче, правда? И мстить! Только за что? Вы отняли у меня всё… Отняли настоящее, будущее. И Милу ты бы отнял, если бы моя девочка не встала на мою защиту!
Кажется, я кричала. Впервые за эти годы меня прорвало, и остановиться я уже не могла.
— Аня, успокойся! Или ты хочешь, чтобы дети тебя услышали?
— Убирайся! Видеть тебя не могу!
— Можешь-не можешь, а придётся.
Я не видела, как он уходил. Услышала только, как через какое-то время хлопнула входная дверь. В квартире стало тихо. И вдруг меня словно ударило в сердце: “Мила!”. Я вскочила, побежала в комнату, ожидая, что её там нет. Но она сидела и что-то бормотала себе под нос.
— Мамочка! К тебе уже можно? Папа сказал, что я должна рассказать себе сказку и только потом смогу к тебе зайти! Ты там секретничала?
— Да, моя хорошая. Подожди ещё немного, я сейчас вернусь.
Едва успела добежать до ванной и включить воду — и меня накрыло дикой истерикой.
Глава 31
Максим
Я никогда не видел Аню в истерике. Я помнил её тихой, спокойной и покладистой девочкой, которая никогда ни на кого не повышала голос. Даже когда я отобрал у неё Милу, она прекрасно держалась. А сегодня она предстала передо мной совершенно другой, обиженной, отчаявшейся, истеричной. Её слова били меткими попаданиями ниже пояса. Самое страшное, что они были справедливыми.
За все эти годы я ни разу не задал себе вопрос о том, как она пережила ту трагедию. Когда увидел её впервые в школе, то взбесился, потому что она не стала подстилкой, как её подруга, а вполне реализовала свои профессиональные мечты. Решил, что, пока я сходил с ума от страданий, она жила счастливо и беззаботно. Очень удивился тогда, что она одна растила мою дочь.
Вчерашняя истерика была настолько ей не свойственна, что я сначала было подумал, а не играет ли она. Но нет, рыдала она искренне. В
“Твою игрушку испортили — значит, можно её доломать и выкинуть?”
Ведь именно так я и поступил — доломал и выкинул. Не задумываясь, уверенный, что имел право так с ней поступить. Считал её виновной во всех своих бедах. Не Глеба, а именно её.
А в чём была её вина?
“Только за что? Вы отняли у меня всё… Отняли настоящее, будущее”.
“Моя жизнь тогда закончилась!”.
“Мама меня стерегла, чтобы с собой ничего не сделала”.
“Мне всё время снятся кошмары. И ты там”.
Похоже, я даже не представлял, насколько израненной она была. Чистая маленькая девочка, которую мы с лёгкостью сломали. Которая одна растила мою дочь, пока я её ненавидел и желал самого плохого.
Время вспять не повернуть. И исправить ошибки невозможно. Я для неё навсегда останусь палачом, который приходит к ней в кошмарах?
Всё воскресенье прокручивал в памяти те дни перед её защитой, когда я метался и искал её. Даже когда я дозвонился Насте и она сказала, что Аня мне перезвонит сама, мне было очень неспокойно. Все эти дни я виделся с Глебом, и он не сказал мне ни слова, даже намёка никакого не подал.
В тот день я был зол на неё за то, что она мне так и не перезвонила. Я же не знал, что она была в больнице! Бросалось в глаза, что она была какая-то не такая, как обычно, но я отнёс это на счёт нервов, связанных с защитой.
Как получилось так, что я даже не дал возможности Ане мне всё объяснить? Почему? Зачем я вообще пошёл к ней пьяный после драки?
Я же любил её! Что бы она ни говорила и не думала обо мне!
Я сам во всём виноват. Если бы я тогда выслушал её! А так, все эти годы со мной была только версия Глеба и воспоминания о том смонтированном видео.
В понедельник я снова встречал Аню на крыльце, чтобы увидеть её мельком и поздороваться. Это уже вошло в привычку. Она едва кивнула, в мою сторону не посмотрела. Приехали.
— Аня!
Даже не повернулась, сделала вид, что не услышала. Но я знал, что услышала. По тому, как на мгновение она замерла. Как резко выпрямила плечи и слишком порывисто открыла дверь.
День за днём я удостаивался лишь кивка и односложных ответов на вопросы о Миле по телефону. Каждый вечер я посылал с курьером ей цветы. Она их принимала, но никак не выражала своего отношения к ним.
В пятницу вечером я снова набрал её спросить, как дела и какие планы на субботу. Она ответила не сразу, односложно, как и в другие дни.
В субботу у Димы были первые соревнования по баскетболу. Он очень хотел, чтобы Аня с Милой пришли за него болеть, и пригласил их.
— Что ты решила по поводу Диминой игры? Пойдёте?
— Да, я же ему обещала.
— Мы заедем за вами в 9, будьте готовы. Я не знаю, как там с перекусом. На всякий случай, возьми Миле что-нибудь с собой.
— Хорошо.