Проститутки на обочине
Шрифт:
своему собственному маршруту.
Мы катили в сторону Свитуотера, налитые пивом до бровей. Мы были пьяны, а
день еще только начинался. Появлялись и пропадали автозаправочные станции.
Появлялись и пропадали шестибаночные упаковки.
– Где р’ботать бушь? – спросил Эл.
– В порту, как обычно, – сказал я.
– Забей на эту х’ню, – сказал он. – Я ж те говорил, давай со мной, на буровую. Ты ж
свой мужик, морпех. Да?
– Мне нужно домой, – сказал я.
–
Так и вышло.
15.
Ночь в Этрурии
Вечер начался в театрк «Пергола», что на Виа делла Пергола. Продолжился в
ресторане «Ла Буссола». Те же самые голоса, что недавно кричали «Браво! Браво!
Брависсимо!», теперь звучали с хрипотцой, немного гортанно, чувственно. Женщины,
мужчины. Срывающиеся с пухлых губ слова, раздувающиеся ноздри, горячее дыхание.
Финальный исход таких разговоров – мокрые от пота тела на измятых простынях и
острый мускусный аромат, витающий в воздухе спальни.
У нее был хрипловатый голос и характерный прононс. Этрусский профиль и рыжие
волосы флорентийки. Неудивительно, ведь она приехала из Фьезоле, древнего города,
основанного этрусками. Черты предков время от времени проглядывают в облике
потомков. Словно рудимент, частичка прошлого, случайная комбинация генов, которыми
мужчины и женщины обменивались на протяжении истории рода, – этрусский профиль,
как напоминание о народе, что некогда правил этими местами, а затем был стерт с лица
земли. Утонченная раса аристократов со склонностью к изящным искусствам и танцам;
отнюдь не римляне, которые прежде всего ценили крепкие инструменты и хорошее
оружие.
Мы пили кьянти. Не спеша, мелкими глотками. После каждого глотка ставили
бокалы на белые салфетки, лежавшие на белой скатерти. Ножки стола утопали в
роскошном ковре.
Белый лен поверх белого льна. Сглаживающий звуки, приглушающий звяканье
столового серебра, постукивание бутылок, звон бокалов.
Разговоры. Голоса витали в воздухе, не смешиваясь со звоном посуды. Звуки
долетали до моих ушей, затем белый лен поглощал и их, без эха, без следа.
– Как тебе спектакль? – спросила она мягко.
Спектакль. «Стеклянный зверинец». Только четыре актера: двое мужчин, две
женщины. Одни и те же слова – для зрителей, что были вчера, для зрителей, что были
сегодня. Когда упал финальный занавес, раздался взрыв аплодисментов и восторженные
крики. Занавес поднялся; актеры вышли на сцену для прощального поклона, затем
удалились, сомкнув руки.
– Мне нравится финал третьей сцены, когда Том швыряет пальто через всю комнату
и
– Это так разрушительно, – сказала она.
Миры. Стеклянные. Каменные. Ледяные.
Мир, сделанный из слов. Старательно собранный частица за частицей.
Выстроенный по ранжиру. Упорядоченный. А затем – завоеванный. Опрокинутый.
Разбитый вдребезги. Растоптанный копытами вражеской конницы.
Ледяной мир. Иглу, слепленные из подтаявшего снега.
Мир слов. Weltanshuungen. Мировоззрение. Церковь, разрушенная аргументами.
Она заговорила снова:
– Мне не нравятся пьесы, где играют словами вроде «плеврит» или «синие розы».
– Мне тоже, – сказал я.
– В этом нет ничего смешного. Это звучит чересчур патетично.
– Может быть, так оно и задумано.
– Может быть.
Официант подлил нам вина. Он был одет в черный фрак и белую рубашку. Галстук-
бабочка, черный на белом.
Она держала свой бокал кончиками пальцев, обеими руками, словно в молитвенном
жесте. Ее чувственные губы прижались к стеклу; она наклонила бокал, отпила глоток
кьянти.
Я выпил с ней в унисон. Эмпатия, усиленная хорошим вином из Понтассьеве.
Алкоголь кружил нам головы.
Черно-белый официант зорко следил за своими клиентами, своевременно
приближался и удалялся, предугадывая желания по повышающейся или спадающей
тональности застольных разговоров. Краем глаза я заметил его сверкающие черные туфли;
он подошел вновь наполнил наши бокалы, отошел.
– Итальянцы очень легкомысленный народ, – сказала она. – Вот взять тебя, ты –
пишешь книги. А я – делаю украшения и реставрирую старые фрески.
У нее на запястье был золотой браслет. Узор сплетался в странные фигуры,
которые творили странные вещи с моим воображением.
– Хочу показать тебе мои фрески.
– Уверен, ты – отличный художник, – сказал я.
Она поднялась. Зеленое платье с глубоким декольте изящно облегало ее прелестные
формы. Я тоже поднялся, оставил деньги на столе. В бокалах осталось недопитое вино.
Она ждала мена за рулем своей красной «альфа-ромео». Я сел рядом; машина
тронулась с места. Мы пронеслись по каменной мостовой виа делла Пергола. Мы
проехали мимо дома, где когда-то жил Бенвенуто Челлини. Свернули на виа де Артисти,
потом на виа Сан Доменико. Мы ехали в гору, оставив позади долину, разделенную надвое
рекой Арно. Фьезоле находился на вершине холма, в стороне от притязаний итальянцев.
Мы проехали мимо Римского театра, где некогда играли пьесу «Ослы», написанную