PRосто быть богом: ВВП
Шрифт:
Усатый мастер объяснял тетёхе, почему её стиральная машина снаружи блестит, а внутри разрушается. Получалось убедительно. Зайцев прямо заслушался. Хотелось немедленно вскочить и мчаться в магазин за чудо–средством. Он потянулся за пультом и сделал телик погромче. Как истинный пиарщик, он обожал рекламу.
— Лев! Уйми зверя, — попросила Вика, выходя из ванной. Она была завёрнута в большое махровое полотенце. Короткие влажные волосы взъерошились и торчали во все стороны.
— Какого зверя? Мышкин! Уймись! — развеселился Зайцев.
Мышкин, мирно спавший на кресле перед орущим
— Ты прекрасно понимаешь, о чём я! Дай пульт, — Вика протянула руку к кровати. Полотенце развернулось и хотело упасть, но Вика в последнее мгновение успела его подхватить. Правда, пульт оказался в руке Зайцева.
— Сейчас наших типа пацанов показывать будут, — объяснил Лев и, уцепившись свободной рукой за полотенце, потянул его на себя. — Давай ко мне, в партер. Знаешь, Вик, ты похожа на мокрого ёжика!
— Да ты никак зоофил! — Вика, отбросив полотенце, юркнула под простыню.
— Ещё какой, — прошептал он, обнимая влажное, знакомое, любимое тело.
Рекламные ролики «пацанов» они, конечно, пропустили.
Телевизор уже вещал об очередном шпионском скандале, когда Вика, посмотрев на гостиничные часы, вскочила и начала торопливо одеваться. Зайцев всё–таки убавил звук — процесс обмена дипломатами путём их высылки был тривиален, куда им до рекламных блоков!
— А ты, смотрю, на работу не торопишься, — констатировала Вика, натягивая узкие джинсы. — Не рановато дембельнулся?
— У меня всё схвачено. Я вот тут лежу, бамбук курю, а работа идёт, — хвастливо заявил Зайцев. — Это у вас с… извини за выражение… Генераловым должна голова трещать.
— Какая, на фиг, голова? Генералов решил урны менять, — Вика равнодушно пожала плечами. — Не знаю, правда, зачем. Мы и так последним рывком неопределившихся берём. Этого за глаза хватит…
— Ух–ты! Урны… Это круто… — пробормотал Зайцев. — Кстати, я тебе говорил, что люблю тебя?
Вика рассмеялась. Уж больно похоже Зайцев сымитировал интонацию заботливого и очень положительного героя из политкорректного американского кино.
— Их повезут через Старый мост в пяти машинах, — доверительно сообщила она. — Только ты этого не слышал, хорошо, Лёвушка?
— Ты разве что–то сказала? — прищурился Зайцев и радостно заорал, напрочь перекрывая телевизор. — Я люблю тебя!
Перепуганный Мышкин спрыгнул с кресла и пронзительно залаял.
— Не зоофил — зоофоб, — вздохнула уже готовая к выходу Вика.
Раздражение накопилось у всех. Обычное, впрочем, дело ближе к концу кампании. Люди устали и от ненормированного рабочего дня, и от ежесекундно меняющейся обстановки на фронтах, и, главное, друг от друга. Хочешь или не хочешь, а приходилось ежедневно тереться бок о бок, взаимодействовать, независимо от настроения и даже личных неприязней.
Да и погода — то дождь, то серый сумрак — подливала масла в огонь. Сплошной депресняк — прямо как в ноябрьском Питере, несмотря на великоволжский август.
Генералов слишком хорошо знал это пограничное состояние, когда одна случайная фраза или телодвижение могут вывести из равновесия даже законченного сангвиника. И старался, как мог, сглаживать ситуацию.
Однако Витя
Вот и сегодня Сухов завёлся прямо с порога:
— Нет, мне всё это действительно надоело!
— Ты о чём, Витя? — ласково, словно обращаясь к малому ребёнку, поинтересовался Генералов.
— Что мы натворили в этом городе! — обхватив руками голову, патетически воскликнул Сухов. — Люди с ума сходят пачками. Их со всех сторон зомбируют, словно подопытных кроликов. И мы вцепились в них как клещи–паразиты и… заразили мерзкой неизлечимой болезнью. Точно — клещи–спидоносцы! А вы говорили — ремесло! Высокие технологии! Одно слово — дурим народ. Без чести и совести! Нет, я так больше не могу!
Выслушав его выстраданную тираду, произнесённую по привычке так, будто Сухов в очередной раз выступал перед большим народным собранием, Генералов улыбнулся — строго, но ласково:
— А кто тебе, Витя, сказал, что будет легко? — И повысив градус строгости, продолжил. — Думаешь, при твоём изначальном нулевом рейтинге можно было совсем чистеньким остаться? Ошибаешься. Ты ещё легко отделался. Пока… Что же касается паразитической профессии… Нам тоже всё это немалой кровью даётся. И душа у нас не мёртвая. Живая. Правда, Палыч?
Палыч лишь кивнул. Он старался в подобные философские разговоры не вмешиваться.
— А для того, чтоб ты начал понимать, что в нашей жизни тоже не всё мёдом намазано, расскажу одну очень грустную легенду, давно ходящую внутри профессионального сообщества. Автор её — неизвестен, имя героя — условно. А звучит она примерно так.
Легенда о спятившем политтехнологе
Звали его, допустим, Варфоломей.
По первой, мирной профессии Варфоломей был переводчиком. С португальского и обратно. Не самый распространённый язык, надо сказать. Поэтому и заработки Варфоломея были случайными и тощими. Однажды, получив за книгу, над которой бился в течение полугода, жалобный гонорар, он истратил его на погашение первоочередных долгов и, наконец, понял, что дальше так жить нельзя.
Жена смотрела устало и каждый день жарила опостылевшие оладьи. Дочь мечтательно вздыхала у полок с дорогими йогуртами. Лампочки в квартире перегорали одна за другой, а личный запас носков требовал немедленного пополнения.
Варфоломей спрятал куда подальше творческие амбиции и позвонил студенческому приятелю. Приятель, благополучно забыв во времена бескормицы бесполезный португальский, весьма преуспел на новом поприще. Приятелева фирма по оказанию «политконсалтинговых услуг» процветала. Технологические игрища в те, полные демократического энтузиазма годы только–только начинались, и на подмогу желторотым провинциальным политикам из столицы выезжали огромные, человек в десять–пятнадцать, команды специалистов.