Просто Давид

Портер Элинор

— Вы правда хотите ее услышать? Тогда я расскажу, — радостно воскликнул Давид.

Рассказывая истории, он получал почти столько же удовольствия, сколько слушая их.

— Понимаете, в начале… — Давид без обиняков приступил к вступлению.

Он хорошо знал ее, эту историю, и если что и забыл, то вряд ли многое. Возможно, он не всегда говорил словами мистера Джека, но передавал смысл в точности, и мисс Холбрук очень напряженно слушала рассказ Давида о мальчике и девочке, взмахах платком и флагах — синем, черном и красном. Один раз она рассмеялась — над шуткой с колокольчиками, которую девочка сыграла над своим другом, но ничего не говорила, пока Давид не дошел до первого возвращения

принцессы и как мальчик на крошечной террасе все ждал и ждал взмаха белым платком в башенном окне.

— Ты хочешь сказать, — вмешалась тогда мисс Холбрук, почти вскочив на ноги, — что мальчик ожидал…

Она резко остановилась и упала на стул. Красные пятна на ее щеках превратились в розовое сияние, залившее все лицо.

— Ожидал чего? — спросил Давид.

— Н-ничего. Продолжай. Мне было очень… очень интересно, — сказала мисс Холбрук слабым голосом. — Продолжай.

История ровно ничего не потеряла в его устах. Более того, она кое-что приобрела, потому что теперь была проникнута очень сильным сочувствием мальчика, который любил нищего за его горе и ненавидел принцессу за то, что она послужила тому причиной.

— Так что, — заключил он скорбно, — как видите, история вышла не очень, потому что закончилась нисколечко не хорошо. Они должны были пожениться, жить-поживать и добра наживать. Но этого не случилось.

Мисс Холбрук как-то неуверенно перевела дыхание, и подняла руку к горлу. Из красного ее лицо превратилось в абсолютно белое.

— Но, Давид, — сказала она, запнувшись, после недолгой паузы, — может, он… нищий… больше… не любил принцессу.

— Мистер Джек сказал, что любил.

Ее белое лицо вдруг вновь порозовело.

— Тогда почему он не пошел к ней и… и не сказал об этом?

Давид поднял подбородок. Со всем достоинством, в точности передавая слова и манеру мистера Джека, он ответил:

— Нищие не ходят к принцессам и не говорят: «Я тебя люблю».

— Но, быть может, если бы они так поступали… то есть… если… — мисс Холбрук закусила губу и не закончила предложения.

Она еще долго ничего не говорила, но явно не забыла об истории. Давид понял это, потому что позже она начала осторожно расспрашивать его о множестве мелких деталей, о которых он совершенно точно рассказал. Она так долго беседовала с Давидом на эту тему, что он спросил, не собирается ли она рассказать историю кому-то еще, но она только покачала головой. Больше она его не расспрашивала. И довольно скоро Давид отправился домой.

Глава XXI

С тяжелыми сердцами

Целую неделю Давид не приближался к «дому, который построил Джек», да и Джилл несколько дней сидела дома с простудой. Девочка уже собиралась расстроиться, поскольку любимый товарищ по играм очевидно не проявлял к ней интереса. Но в первый же день после болезни она вернулась из школы испуганной.

— Джек, Давид нисколечко не виноват! — воскликнула она с горячим сожалением. — Он болен.

— Болен!

— Да, ужасно болен. Пришлось вызывать врачей и все такое.

— Как, Джилл? Ты уверена? Кто тебе сказал?

— Сегодня в школе все об этом говорили.

— Но что случилось?

— Какая-то лихорадка. Одни думают, что это брюшной тиф, другие, что скарлатина, а третьи — что-то еще, я не помню. Но все говорят, он ужасно болен. Кое-кто считает, что он и Гласпеллов заразил, а другие уверены, что не заразил. Но, так или иначе, Бетти Гласпелл чем-то болеет, и на этой неделе они никого к себе не пускают, — закончила Джилл с расширенными от ужаса глазами.

— Гласпеллы? Но что Давид у них делал?

— Ну как же, ты и сам знаешь. Он нам как-то говорил, что учит Джо играть на скрипке. Давид часто у них бывал. Ведь Джо слеп, совсем

ничего не видит, но очень любит музыку и прямо сошел с ума от давидовой скрипки. Вот Давид и отдал ему вторую, ну, ты знаешь, отцовскую, и показал, как наигрывать мелодии, чтобы у Джо появилось занятие и чтобы он не так расстраивался из-за слепоты. Ну, Джек, разве это не в духе Давида? Джек, я не переживу, если с ним что-то случится.

— Нет, дорогая, конечно, не случится! Я боюсь, никто из нас этого не переживет, — вздохнул Джек, беспокойно нахмурив лоб. — Я завтра спущусь к Холли, Джилл, прямо с утра, и спрошу, не можем ли мы чего-нибудь сделать. А пока не принимай это слишком близко к сердцу, милая. Может, все совсем не так плохо, как ты думаешь. Школьники всегда преувеличивают такие вещи, — он говорил беззаботно, что вовсе не отражало его истинные чувства.

На самом деле он ощущал глубочайшее беспокойство. Джеку пришлось признать, что в словах Джилл могла быть доля правды, и, охваченный глубоким чувством, он понял, какое место этот загадочный мальчик занял в его собственном сердце. На следующее утро он не нуждался в беспокойном «ну скорее, Джек!» со стороны Джилл, чтобы со всех ног помчаться на ферму Холли. Почти у поворота к дому он повстречал Перри Ларсона и сразу же его остановил.

— Доброе утро, Ларсон. Я слышал, Давид очень болен… Надеюсь, это не так?

Ларсон снял шляпу и свободной рукой нашел на голове особое место, к которому тянулся всегда, когда его снедало беспокойство.

— Ну да, сэр, боюсь, так оно и есть, мистер Джек… э-э… мистер Гернси, я хочу сказать. Ужасть какой больной, бедный парнишка. Вот оно какое дело — совсем плохое!

— Какая жалость! Я думал, слухи преувеличивают. Спустился вот, чтобы спросить, нельзя ли… как-то помочь.

— Уж конечно, можете спросить, супротив этого законов нету, и бояться не надо. Люди говорили, у него хвороба заразная, да якобы он и Гласпеллов-то заразил, но неправду говорили-то. Дохтур сказал, евойную болезнь подхватить и нельзя. У него голова да мозг не в порядке, и жар ужасть какой. Все ж пугливый да нервный был малец. Ну и, как я говорю, конечно спросить-то не возбраняется, но, как по мне, так вряд ли вы чем подсобите. Уж все они-то для него делают, все, что можно. По правде сказать, всю работу они оставили, знай ухаживают за ним. Даже сестричек со Станции позвали — ученых таких, в чепцах, которые как заговорят, так выходит, они все знают, а ты пень неотесанный. А тут же мистер и миссис Холли. Будь их воля, они б ни на шаг от мальца не отходили, вот как маются.

— Полагаю, они много думают о мальчике… как и все мы, — запнувшись, пробормотал молодой человек.

Ларсон нахмурил лоб, напряженно размышляя.

— Да, и уж вот чего я в толк не возьму, — медленно ответил он, — так это что сталось с ним, с мистером Холли то есть. Конечно, от нее можно было бы ждать, ведь она своего мальца-то потеряла, а сама сердечная, душа у ней добрая. Но он — это ж другое совсем. Вы не хуже меня знаете, какой есть мистер Холли — да все знают, так что я поклепу не навожу. Хороший он человек, сильный, и к работникам справедливый, лучше хозяина не найдешь. Да только всегда был наизнанку вывернут — нитки во все стороны торчали, хватай, да тяни! Но, чтоб мне провалиться, если малец все шовчики-то не убрал да не разгладил его. А как уж сумел, вот этого не пойму. Вот ведь миссис Холли, так уж силилась выровнять его за сорок лет, что они вместе прожили — за это я ручаюсь. Но, скажу я вам, никогда ни одной ниточки не довелось ей убрать. Больше скажу, с ней совсем наоборот получилось. Это она все терлась о его швы-то, да глаже становилась, и до того дошло, что скажи он, что ейная душа кому другому принадлежит, она б ни словечком перечить не стала!