Просто дети
Шрифт:
Над входом висел громадный черно-белый тент, над окнами — вывески: «Вы входите в „Канзас-Сити Макса“». Обстановка была аскетичная, без претензий на роскошь, единственным украшением служили большие абстрактные полотна — подарки художников, задолжавших заведению астрономические суммы за выпивку. Стены были белые, все остальное — диваны, скатерти, салфетки — красного цвета. Даже коронное блюдо — турецкий горох — подавали в красных мисочках. Главным соблазном было мясо морских и земных тварей: омары и стейки. Роберт стремился попасть в озаренный красными светильниками зал избранных, упорно пробивался к легендарному круглому столу, где все еще витала нежно-розовая аура отсутствующего «серебряного короля».
Впервые переступив порог «Макса», мы дальше первого зала не углубились. Уселись за столик, взяли на всех один салат, съели турецкий горох — совершенно несъедобный. Роберт и Сэнди заказали кока-колу, я — чашку кофе. Вокруг все было мертво, как в пустыне. Сэнди помнила времена, когда «Макс» был средоточием светской
66
«Подземные» — повесть Джека Керуака, опубликованная в 1958 году. Действие происходит в Нью-Йорке среди битников.
67
Ундина — псевдоним американского актера Роберта Олайво (1937–1989), наиболее известного по фильмам, которые продюсировал Уорхол.
68
Лайонс снимался в фильме Уорхола «Девушки из „Челси“» «в роли самого себя».
69
Билли Нейм (настоящее имя — Уильям Лайнич; род. 1940) — американский фотограф, кинорежиссер, в 1964–1970 годах был летописцем «Фабрики Уорхола».
70
Джерард Маланга (род. 1943) — американский поэт, фотограф, кинорежиссер.
71
Джон Чемберлен (род. 1927) — американский скульптор.
72
Боб Ньювирт (род. 1939) — американский певец, исполнитель собственных песен, продюсер, художник. У него был роман с Эди Седжвик.
Ни Энди Уорхол, ни его придворные вельможи больше не появлялись у «Макса». Энди после выстрела Валери Соланас вообще мало бывал в обществе, но, вероятно, была и другая причина: он просто, по своему обыкновению, заскучал. И все же осенью 1969-го «Макс» оставался культовым рестораном. В дальнем зале собирались те, кто мечтал получить ключик ко второму «серебряному королевству» Энди — новой «Фабрике», которая, по распространенному мнению, принадлежала скорее коммерции, чем искусству.
Наш дебют у «Макса» прошел тихо. Домой мы вернулись на такси — расщедрились ради Сэнди: шел дождь, нам не хотелось, чтобы подол ее длинного черного платья волочился по грязи.
Первое время мы так и ходили к «Максу» втроем. Сэнди относилась к этим вылазкам абсолютно спокойно и служила буфером между Робертом и мной: мне в этом заведении совсем не нравилось, я злилась и шипела. Но мало-помалу я взяла себя в руки и смирилась с посиделками у «Макса» как с рутинной обязанностью, выполняемой ради Роберта. В восьмом часу вечера я возвращалась с работы, мы с Робертом шли в закусочную и ужинали горячими сырными бутербродами. Рассказывали друг другу, как прошел день, показывали новые творения. А потом долго судили и рядили, в чем пойти к «Максу».
Гардероб Сэнди не отличался разнообразием, но она тщательно продумывала свои наряды. У нее было несколько одинаковых черных платьев от Осей Кларка, короля Кингз-роуд. Они походили на черные футболки с круглым вырезом — только изящные, с длинными рукавами и подолом в пол. Эти слегка приталенные платья незамысловатого покроя абсолютно соответствовали индивидуальности Сэнди: я мечтала, что разбогатею и накуплю ей целый шкаф таких платьев.
Я же придумывала себе наряды а-ля статистка из французского кино «новой волны». Составила несколько ансамблей: например, полосатая блузка с широким воротом «Кармен» и красный шарф, точно у Ива Монтана в «Плате за страх», или зеленые легинсы с красными балетками, как у битниц с левого берега Сены, или аналог костюма Одри Хепберн в «Забавной мордашке»: длинный черный свитер, черные
Роберт выбирал одежду так, словно превращал себя в живое произведение искусства. Забивал небольшой косяк, выкуривал и анализировал свой скудный гардероб, одновременно рассматривая аксессуары. Марихуану он приберегал для выходов в свет: она успокаивала его нервы, зато подавляла чувство времени. Было очень смешно, но утомительно дожидаться, пока Роберт решит, сколько именно ключей подвесить на пояс.
Сэнди и Роберта роднило внимание к деталям. Идеальный аксессуар они разыскивали с пылом кладоискателей-эстетов, вдохновлялись творчеством Марселя Дюшана, фотографиями Сесиля Битона, Надара или Хельмута Ньютона. Иногда Сэнди в аналитических целях несколько раз щелкала «Полароидом», и немедленно начинался диспут «Можно ли считать полароидные снимки искусством?». Наконец, наступал час шекспировского вопроса: надеть Роберту три ожерелья или не надеть? В итоге оказывалось, что одно ожерелье — это слишком неброско, а два создают ложное впечатление. И вновь разгорался спор: три ожерелья или ни одного? Сэнди понимала, что Роберт решает эстетическое уравнение. Да и я тоже понимала, но для меня главным вопросом было — идти к «Максу» или не идти; когда начинались замысловатые обсуждения всяких тонкостей, я отвлекалась — просто теряла нить, точно обкуренный подросток.
В вечер Хеллоуина, когда дети в пестрых бумажных костюмах, предвкушая удовольствие, перебегали Двадцать третью улицу, я вышла из нашей каморки, одетая в темно-синее платье из «Восточнее рая», зашагала по белым клеточкам шахматного пола, сбежала вприпрыжку по нескольким маршам лестницы и остановилась у двери нашего нового номера. Бард сдержал обещание — ласково кивнув, положил мне на ладонь ключ от 204-го. Прямо за стеной написал свои последние строки Дилан Томас.
В День Всех Святых мы с Робертом собрали наши скудные пожитки, отнесли в лифт и вышли на третьем. Наш новый номер находился в задней части отеля. Туалет размещался на этаже и давно не ремонтировался. Но в самом номере было очень мило, за окнами виднелись старые кирпичные дома и высокие деревья, растерявшие почти все листья. Двуспальная кровать, раковина с зеркалом, встроенный шкаф без дверцы. Переезд окрылил нас.
Роберт выстроил в ряд под раковиной свои баллончики с краской, а я, порывшись в своей коллекции тканей, завесила шкаф отрезом марокканского шелка. В номере был большой деревянный письменный стол — Роберту для работы. Хорошо, что номер на третьем: я мигом взбегала домой по лестнице вместо того, чтобы ехать на ненавистном лифте. Теперь мне казалось, что холл отеля, где я чувствовала себя как рыба в воде, — продолжение нашей комнаты. Если Роберта не было дома, я усаживалась в холле и преспокойно писала стихи, с удовольствием вслушиваясь в шум вокруг. По холлу сновали другие жильцы, часто говорили мне мимоходом что-нибудь поощрительное. После переезда Роберт почти всю ночь просидел за большим столом, работая над первыми страницами новой книги-раскладушки. Он использовал три мои фотографии из фотоавтомата — я на них в кепке а-ля Маяковский — и окружил марлевыми бабочками и ангелами. Увидев это, я вся разомлела от счастья: как приятно, что мой образ пригодился Роберту для творчества. Я думала, что только благодаря Роберту войду в историю.
Мне наш новый номер подходил больше, чем Роберту. Он отвечал всем моим потребностям, но даже в этом номере мы не могли работать одновременно — тесновато. Поскольку Роберт занял стол, я прикрепила к своей части стены лист атласной бумаги «Арш» и взялась рисовать наш двойной портрет на Кони-Айленде.
Роберт делал эскизы инсталляций, которые не мог воплотить в жизнь, и я чувствовала его досаду. Он переключился на изготовление ожерелий. Его поощрял Брюс Рудоу, считавший, что ожерелья имеют коммерческий потенциал. Роберту всегда нравилось делать ожерелья — сначала для матери, потом для себя. В Бруклине мы с Робертом делали друг дружке особые, все более замысловатые амулеты. В 1017-м номере верхний ящик нашего комода был доверху набит лентами, веревочками, крохотными черепами слоновой кости, бусинами из серебра и цветного стекла, купленными задешево на блошиных рынках и в мексиканских церковных лавках.
Сидя на кровати, мы низали жемчуг, бисер, на который в старые времена выменивали африканских рабов, и лакированные косточки от старых четок. У меня ожерелья получались грубоватые, у Роберта — тонкой работы. Я плела косички из кожи, а он добавлял бусины, перья, узлы и кроличьи лапки. Правда, на кровати работать было неудобно: бусинки терялись в складках одеяла или закатывались между половицами.
Несколько готовых вещей Роберт развесил на стене, остальные — на вешалке с внутренней стороны двери. Брюса ожерелья восхитили, и Роберт стал экспериментировать с новыми замыслами. Подумывал использовать самоцветные бусины, оправлять кроличьи лапки в платину, отливать черепа из серебра и золота. Но пока это было невозможно, мы обходились подручными материалами. Голь на выдумки хитра, а мы были самой настоящей голью перекатной. Роберт виртуозно превращал банальное в божественное. Составные части своих творений он находил в окрестностях — в дешевой галантерее «Лэмстон» напротив отеля и магазине для рыболовов «Кэпитол фишинг» несколькими домами дальше.