Просто вор и простофиля

Сотников Владимир Михайлович

– Неприятный тип, - с важным видом заметила Аська.

– Что и говорить, - махнул рукой, соглашаясь, Иван Петрович.
– А ещё художник! Какой же ты художник, если людям спокойно жить не даешь?

Старик разворчался. Но странно - и как-то успокоился одновременно. Поставил чайник на плитку, достал чашки. При этом он продолжал ворчать:

– До чего ж неспокойный человек! Надо же... Был у меня сосед, вот он настоящий художник. Помер от сердечного приступа, бедный. Когда на "Скорой" его увозили, подозвал меня и сказал, чтоб я его мебель

к себе перенес. Хотел ещё что-то сказать, а доктора запретили. Говорят: придете в больницу, ещё поговорите. Я и приходил - а поздно уже...

Аська шмыгнула носом. Филя толкнул её локтем.

– Мебель я перенес, - вздохнув, продолжал старик.
– Легкая такая. Вот, кресло осталось.

– А где же остальное все?
– не удержался Даня.

Что ж делать - расспрашивать, так расспрашивать.

– Тут и объявился этот... Который, как ты говоришь, на пингвина похож, - объяснил старик.
– Другом соседа моего назвался. И письмо показал, в котором написано, что мебель эта ему подарена. Я и не вчитывался сильно. Переживал тогда. А он и деньги мне дал - вроде покупает у меня. Все, мол, законно, чтоб не думал чего. Ругаю себя - зачем согласился?

"Простофиля, - подумал Филя.
– Совсем как я. В хорошем смысле этого слова".

– Толстяк этот ещё про картины спрашивал, - продолжал старик.
– А какие картины? Мой сосед забавный был художник. На рисовых зернышках рисовал. Все в музеи свои зернышки дарил, всякие выставки устраивал. Я так и сказал этому другу: мол, нету ничего. Не осталось. А теперь мне мебели жалко. Память все-таки. А он, оказывается, не успокоился - и к старухе моей пожаловал.

– Картины на зернышках?
– переспросил Даня.
– То есть миниатюры? Может, ваш сосед вам про них и собирался сказать? Может, они где-нибудь остались?

– Кто знает?
– вздохнул Иван Петрович.
– Да и где они могли остаться... Не так и много у него было этих, смешно сказать, картинок. Знаете, сколько он каждую рисовал? Дольше, чем иной художник портрет большой рисует. Прямо через микроскоп и рисовал, зрение портил. Может, он все в музей отдал. Перед самой больницей говорил, что пришел ему какой-то запрос из музея. Наверное, успел собрать свою коллекцию, да и передал.

Слово "коллекция", как иголочка, кольнуло Филю. Пингвин называет себя коллекционером... Правда, мебельным. Коллекционер! Почему-то сейчас это слово показалось Филе неприятным.

Чайник закипел. Ребята переглянулись.

– Ты ничего не знаешь про такие картинки?
– спросил шепотом Филя у Дани.

– Кажется, редкость большая, - пробормотал Даня, вспоминая. Ценность. Очень мало таких художников.

– Конечно, это же такое терпение надо иметь - через микроскоп рисовать!
– хмыкнул Филя.

– А как фамилия вашего соседа?
– спросил Даня.

– Верещагин, - улыбнулся старик.
– Он все шутил: был, говорит, художник Верещагин, который про войну картины писал. Так я другой Верещагин. Так, говорил, меня все обязательно называют -

другой Верещагин. Хоть в паспорте так и записывай.

– А к вашему соседу этот Пингвин приходил?
– спросил Филя.

Иван Петрович призадумался:

– Кто его знает? Разве я за его гостями следил? Но вот припоминаю, что-то сосед стал тревожиться в последнее время. А один раз сказал: это ж надо, говорит, хотят у меня за бесценок купить весь мой рис. Так он шутя картинки свои называл. Отобрать, говорит, хотят. Следят, высматривают... А я не обратил внимания - шутит, думаю. Он всегда так говорил: не поймешь, где шутка, где правда.

"Точно, этот Пингвин уже тогда объявился!
– подумал Филя.
– Раз он такой жадный коллекционер, то, наверное, коллекционирует все подряд. Чем картинки на зернышках хуже мебели? Лучше, наверное, в сто раз!"

– Ну, давайте чай пить, а то заболтал я вас, - махнул рукой старик.

– Иван Петрович, а можно, мы с вами съездим в Сергиев Посад? спросила Аська.

– Можно, конечно. Чего ж нельзя. Постой-ка.
– Старик встрепенулся.
– А разве я сказал, что собираюсь туда?

– Ну и что, что не сказали?
– хитренько прищурилась Аська.
– Сейчас ведь сказали, что можно. Про поездку, между прочим, сказали.

Старик шутливо погрозил ей пальцем:

– Ух, вижу, и догадливая ты! Мысли умеешь читать.

"Что тут читать?
– подумал Филя.
– Ежу понятно: скучает Иван Петрович по Кольке. Вот и думает о встрече все время" .

– И сюда можно Кольку привезти, - предложил Филя.
– С Кирюшкой их познакомить. Будут вместе кошек спасать.

Тут Филя покраснел, вспомнив, как играл роль кошачьего мучителя.

– Подождать малость придется, - вздохнул Иван Петрович.
– Моя старуха хоть и отходчивая, но время надо, чтоб её обида прошла.

Подождать! Это слово вспыхнуло перед Филей, как красный сигнал светофора. Чего ещё ждать? Времени в обрез! Непонятно, что будет дальше делать Пингвин. Иван Петрович больше, наверное, ничего интересного про мебель и картинки не расскажет. Значит, пора уходить. Во-первых, родителям показаться. Во-вторых, сообразить, что дальше делать. А в-третьих... Все-таки не мешает расспросить папу про эти самые рисовые картинки! Он же ботаник, а рис - это и есть самая настоящая ботаника. Ну и живопись, конечно, если раскрасить эти зернышки красками.

Филя осторожно наступил Аське на ногу под столом. Мол, хватит сухариками хрустеть, сматываться пора. Потом ещё можно прийти в гости, с Новым годом поздравить. А сейчас - дела!

Аська, как ни странно, поняла. А если Аська оторвалась от угощения, то ребята и подавно.

– Спасибо, Иван Петрович!
– загалдели все хором.

Квартетом, точнее.

– Можно, мы придем вас поздравить с Новым годом?
– спросила Аня. Послезавтра первое января.

– А разве об этом спрашивают?
– улыбнулся старик.
– Знайте, что я вас жду всегда. И Кирьку не забудьте.