Простофиля
Шрифт:
Прозвонил колокол пожарной части
Как встревоженный рой понеслись по улицам красивые плети, как не попасть под их чарующее обаяние.
Грамотей: плети не приносят ничего хорошего.
Кима: а что это такое?
Рики: ничего не могу ответить.
Самри: угу.
И только смышлёный Грамотей неловко просовывал нитку в иголку, как киски ловят своих жертв, показывая всем и даже тем кто сразу не заметит, что в них носить ты ничего не сможешь.
Кима: засунет или нет?
Рики: ты это кому?
Грамотей: наверное Самри.
Самри все также ловко гонялся за тем неуловимым хвостиком, мелькавшим перед ним как
Заводные игрушки все также показывали свое превосходящее по уму и фантазии представление. Малыши неустанно наблюдали как зависают летучие мыши, показывая всем свою неспособность ориентироваться в осветленном проблеске, минуя всякие запреты на чтение книг, из которых выпадают веселые кубики всестороннего развития столь юных зрителей; как смышлёно переставляет свои небольшие лопатки веселый клоун, слегка виляющий своим ключом, неловко выпадающим из скучной реальности серых будней, озаряя всех своей ассистенкой, ловко примастившейся у него на носу и смешно взрывающейся при каждом касании; только она могла потревожить целый клан каланов, маленьких озарных птицеящеров ловко сбрасывающих свои страницы, взлетая перед глазами завороженных в ожидании детей, оголяя при том ту самую маленькую часть самих себя, что увидеть можно только через призму разноцветных витражей, заполняющих нежным светом все пространство норки, в которую всё таки смогла забежать умная, но в меру безрассудная мышка.
Часы на полке все также продолжали напевать мелодию вольных странников: “Билли-билли-Билли-билли-Билли-билли”,– приглушить их мог только вой первого фаворита адмирала Шпица, – мерный Конь по кличке Рай, так ловко маневрирующий на своих огромных, но очень стройных ногах между тонких струек залежалого кожанного сюртука, доверху набитого мятными шариками, так любимых всеми окружающими; сверкающий змей не смог устоять, чтобы не продемонстрировать свое умение выходить из воды, словно грациозная девушка, демонстрирующая подиуму свое прилижание и непомерно ветренный рассудок.
Дети замерли в такт течения жизни, ничто и никто не мог потревожить их в данный момент сокрального единения с самим собой, природой и тех необъяснимых вариантов слов и картинок, что могли видеть только они, даже не закрывая глаз, не смеря дыхание, тихо, по-живому, по-взрослому.
Самри устало зевнул и все они погрузились на мгновение в его мысли, так понятно описываемые движением грудной клетки, которая трепыхнулась, словно Марта Любина до сих пор наблюдала за ними из окна своей светлой неброской экзистенциальной берлоги.
Грамотей: Пока.
Самри: Пока что.
Кима: Пока что-что.
Грамотей: Это.
Рики: Это что, что?
Кима: Самри знает.
Рики: Самри что, что-то знает?
Самри: Знает.
Рики: Кима спроси, он не понимает.
Кима: Грамотей, что, что-то знает Самри?
Грамотей: Точно.
Самри: Не могу.
Рики: Кима спроси, он не понимает.
Грамотей: Я ей помогу.
Кима: Помоги.
Самри: Что, не спрашивать что у самого … (“Мерный храп”)
Грамотей: Ей помог.
Кима: Рики кому он помог?
Рики: … (“Мерный храп”) помог.
Кима: Мне.
Грамотей: Ни ко мне.
Кима: Я сама.
Грамотей: Про хлопья я завтра попробую.
Кима: Попробуй … (“Храп”)
Грамотей: Рассказать. (“Плюх”)
Все немного пробежались по карусели
Глава 2
Светло.
Грамотей не успел раскрыть рта, как все присутствующие поняли о чем он умолчал вчера.
Кима: Я вас оставлю.
Самри: Навсегда.
Рики: Всегда.
Кима неторопливо оседлала свое эго, бысто оделась в так любимую только ей шапочку, и быстро побежала навстречу со своей любимой подругой Заги. Эту легкую, невесомую ношу, подарила ей именно она.
Познакомились девчата давно, им не было и по два годика, когда вдруг, как гром среди ясного неба, что озаряет полночный закат, наполненный всеми красками прожитого дня, пускающий свои листья по течению ветра, поняли касанием руки, что им необходимо заговорить.
После этого были долгие прогулки по вокзалам, пристаням, полустанкам превосходного необъяснимого детского молчания, которое иногда перетекало в неспешный разговор.
ЗАМЕЧАНИЕ АВТОРА.
При всем уважении к читателю, словами это сложно описать, так как не все персонажи имеют четкое выражение.
Далее по тексту.
Они прогуливались по темным улочкам Шиоши, притупливая свой взор только на том, что многие авторы могли описать только словом “прелесть”. Это была большая, провинциальная по названию, но не по геолокации арена присяжных, где каждый если не присяжный заседатель, то как минимум должник судьбы. Миновать эту область было просто невозможно, запахи бархатных балахинов так издали напоминающий сырой изюм, смешаннный с промельченным пропеченным миндалем, просто так не давали пройти никому, не взглянув на это “прекраство” с невозмутимым выражением лица; как маски что использовала мама Кимы, придаваясь фантазиям о детстве, папа же на это все реагировал молча, слегка прикрыв рот рукой.
Издали сквозь гущу проносившейся толпы, заметили они укромный уголок, прекрасно обрамленный длинным фасадом балконов, с которых монолитом разносилось звучание деревянных бубенцов прикрепленных в висячем положении на горизонтальных струнах, служивших дверью для появившихся гостей.
Мама: Там интересно.
Папа: Превосходно.
Кима: Туда.
Заги: Куда?
Папа: Превосходно.
И они неспешной походкой направились в сторону этого необъяснимого монолитного журчания, которое выстилало перед каждым из гостей улочки сарафан ручьев, ведущий и возвышающий, зовущий всех именно туда, что даже человек не сразу понимающий, мог с легкостью найти дорогу.
Заги: Куда?
Итак, они продолжали свой путь, в необузданную незыблемость присущему каждому туристу понимания незнания странствия. Мимо проходили так хорошо знакомые, но необъяснимо изменившиеся перламутрово-серые, бело-закатные, мутогенно- гендеромумифицированные, что не сразу можно было понять, что находятся странники все в том же, так хорошо знакомом Шиоши.
Развивались в такт прохожим и растительные участники дорожного движения: манкипады вывивали свои побеги сквозь цепи сковавших их условностей, себастои все также блудили, показывая даже не заинтересованному зрителю неловкие телодвижения своих кистей, бержероны же при всем любопытстве только и могли что вертеться стоя, словно вихрь песчинок в неглубокой гостинице.