Пространство многоточий
Шрифт:
Укрыта ковром с лебедями.
А там, где мой город сроднился с бедой,
Где были прохожие редки,
Еще не знакомый, такой молодой,
Отец выходил из разведки.
Над Ладогой небо пропахло войной,
Но враг, завывающий тонко,
Не мог ничегошеньки сделать с одной
Едва не погибшей девчонкой...
Встречали, и грели на том берегу,
И голод казался не страшен,
И
Какую чудесную кашу.
А ПТИЦЫ ЗАБЫЛИ...
А птицы забыли взять пеленг на юг,
Хрипели, хотели любви и признания,
Над ними всходили снега мироздания,
Казалось, что в глотках ледышки поют.
Под ними – деревья, деревни, и тут,
В тоске, в глубине, где не верится в бредни,
Где тонущий след по тропинке последней,
Неспящие дети за песней бегут.
И взглядом пытаются выследить птиц,
Так счастливо стынущих в небе предзимнем:
«Куда мы летим, для кого же мы гибнем...»
И только мазки запрокинутых лиц.
Завьюжит. И мир, возмутительно чист,
Не будет запятнан ни шагом, ни криком,
И слабо мелькнет над простором великим
Шальное перо или гаснущий лист.
ПРОСТОЕ
У травы не бывает души,
Только божие слезы сушить,
Только ангел с крылом отсеченным
Засыпает на ней обреченно,
Облегченно, и сонная вязь
Оплетает его не таясь.
В диком небе – посланников стая...
И крыло не болит, отрастая.
Перья будут легки, хороши...
Ангел просто живет, без души.
Травы больше не вспомнят его.
Вот он, там, где летит большинство...
И звучит на неслышимой ноте,
Голубь, жаворонок, самолётик.
МЕДЛЕННОЕ ЛЕТО
Жарко дышит медленное лето
И земля, до края разогрета,
Так раскочегарила котлы,
Что затихли в ожиданье ветра
И лежат на полинялых ветках
Вяленые местные коты.
Дым ползет из недалёкой чащи.
Тени от хвостов и лап висящих
На траве беспечно разлеглись.
Медленно трусит собачья стая...
Но гроза, огнивами сверкая,
Громыхнет, как будто крикнет: «Брысь!»
Брызнули, как искры из шутихи,
В наш подъезд, еще недавно тихий,
Ворвались, разрушили покой.
Словно
Мокрый кот, грозой заряжен, страшен...
Тихо плачет под моей рукой.
МЕЖДУ МНОЙ И ТОБОЙ...
Между мной и тобой – не война и не мир,
Между нами ничейное поле,
И не то, чтобы я был постыл и немил –
Накопились обиды и боли.
Подросла в этом поле одна лебеда,
Душит гривой своей непослушной.
Но и это, поверь мне, еще не беда,
Разве что четвертинка с полушкой.
Отыграли мы век, заплатили судьбой,
Всё спешили к неведомой цели...
Вот беда – так беда: через поле с тобой
До сих пор перейти не сумели.
ЧИТАТЕЛЬ СЛОВ
когда-то я читатель слов бродил туда сюда
туман обрушился с холмов съедая города
я в этот серый и густой зарылся с головой
в мой первый том горящий дом недужный нужный свой
а там кружился тарарам не видно ни хрена
пластинка ныла по дворам и к завтрему война
и батя мой спешил домой еврейской мамы сын
а летний зной звенел струной и тикали часы
потом потом вернулся он один зачем-то жив
в тумане задыхался звон и плыли этажи
осенний дождь клевал с руки когда криклив и смел
всему на свете вопреки родиться я сумел
я в это верить не готов в мою игру ума
строитель снов читатель слов вдыхающий туман
ЭТИ ТРАВЫ И ЭТИ ДЕРЕВЬЯ
эти травы и эти деревья приходят ко мне из земли,
из младенца зерна и давно постаревшего корня.
что узнали они, выходя из подменного сонного в горний,
что забыли они навсегда, что запомнить смогли?
я боюсь наступить неподсудным своим башмаком.
стебли выгнуты луком, но неуловимы их стрелы.
и рисуют они времена и зеленым и желтым на белом,
и нескошенным телом слепой утверждают закон.
кто еще в этом времени, мире по пояс навеки зарыт,
кто закрыт на тюремный замок и не может укрыться…
и стоят, и качаются, их растворяются лица.
вот и эта страница сгорает на углях зари.