Просветленные не ходят на работу
Шрифт:
– Есть, но настолько омраченное инстинктом, что его можно не принимать в расчет, – монах поцокал языком. – У них шанса на освобождение нет, а у нас, людей, имеется. Помнишь, мы говорили о страдании?
Я кивнул.
– Страдание присуще тому потоку восприятия, которым мы на самом деле являемся, присуще до тех пор, пока мы от него не избавимся, не вырвем те корни, на которых
Я вспомнил дерево, выкорчеванное в первый день, и невольно глянул на свои руки, ставшие с тех пор куда более мозолистыми.
– Но чтобы корни ослабели, их надо перестать поливать, – продолжил брат Пон. – Если постоянно лить на них воду, они будут отрастать заново, и все наши усилия пойдут прахом.
– А что в этом случае «вода»?
– Наши желания. Начиная с обыденных, бытовых привязанностей к удовольствиям и заканчивая самой жаждой существования, что привязывает нас к колесу Сансары крепче стального троса. Победишь желания – станешь свободным, воспаришь подобно дыму. Небеса воспримут тебя как божественное существо, – монах говорил нараспев, речитативом, – только не смогут удержать, и ты просочишься сквозь них, как вода через решето…
– Но если я уничтожу в себе жажду существования, не захочется ли мне покончить с собой? – спросил я.
– Самоубийцами движет жажда не-существования, а не отсутствие желаний.
– Но как жить, если ничего не хочешь? – я поскреб в затылке, провел ладонью по голове, на которой начали понемногу отрастать волосы.
– С огромным удовольствием, поверь мне, – сказал брат Пон. – С ними куда хуже. Вспомни-ка свою жизнь! Ну?
И, словно повинуясь его возгласу, из памяти один за другим начали являться эпизоды: гнусная ссора с братом по поводу того, кому будет принадлежать отцовская машина, старые «Жигули»; то, как я проснулся утром после корпоратива и с ужасом вспомнил, как затащил вчера нашу бухгалтершу к себе в кабинет; текущие слюни при виде роскошного торта, после пары кусков которого я просидел «на горшке» всю ночь.
– Ну да, порой от желаний случаются неприятности, – признал я без особой охоты. – Только ведь они же и придают жизни вкус…
– Вкус чего? Разочарования и неудовлетворенности?
Это
Исполненное желание, достигнутая цель никогда не радовали меня так, как об этом мечталось. Возникало ощущение, что меня обманули, подсунули фальшивку, что я вовсе не этого хотел, а чего-то другого, вот если бы еще удалось как-нибудь понять, чего именно…
– Нет, счастья и удовольствия! – сердито отозвался я.
Брат Пон заухмылялся, точно облапошивший простака торговец.
– С сегодняшнего дня ты будешь холить и лелеять свои желания, – сказал он. – Всякий раз, когда тебе начнет чего-то хотеться, жареной рыбы, новых знаний или того, чтобы в следующей жизни воскреснуть богом, ты станешь осознавать это стремление. Никакого самоосуждения, порицания своей низости, лишь бесстрастная регистрация. Наблюдение за тем, как под лучами твоего внимания желание извивается, чахнет и гибнет. Только после того, как оно утихнет, ты возвращаешься к прочим делам.
– Понятно, – отозвался я без энтузиазма.
Мало мне внимания дыхания, теперь еще и это.
– А сейчас пора проверить, как там наши раки, – и брат Пон вскочил на ноги с проворством юноши.
Сколько ему на самом деле лет, я не знал, но, судя по оговоркам, он хорошо помнил конфликт во Вьетнаме. Двигался он при этом куда ловчее, чем я, а выносливостью мог похвастаться даже не лошадиной, а верблюжьей.
Первая корзина явилась из воды совершенно пустой, даже без куска мяса внутри. Зато вторая оказалась набита шевелящимися усами, закованными в панцирь телами и щелкающими клешнями.
– Замечательно! – воскликнул брат Пон и, перевернув корзину, принялся ее трясти.
Раки со шлепками и плеском посыпались в реку.
– Эй! Куда?! Как?! – растерянно воскликнул я.
Но монах вытащил третью корзину и поступил с ней так же, как и со второй.