Протей, или Византийский кризис(Роман)
Шрифт:
В общей сложности на оборудование относительно постоянного доступа к этой лазейке ушло почти два года. Однако все получилось. Царь прикинул в уме, что и как, и решил сделать правителем безлюдного края не сына и наследника престола, но поставил губернатором и одновременно министром этих «новых территорий» человека доверенного, секретной национальности по имени Эльдар Гивиевич Готобед, раньше числившегося референтом по кавелизму. Однако тема в новом тысячелетии как-то перестала быть актуальной — с тех пор, как был неожиданно найден ответ на знаменитый вопрос «Кавель убил Кавеля или Кавель Кавеля?». Ну, а ключарем на вратах в неизвестный край по неимению в штате державы лишнего и свободного апостола Петра, понятно, пожизненно обречен был служить Артамон
Пространство представало здесь чем-то вроде кармана, но не так, как в Киммерии Рифейской, вмещавшей большую реку и страну вокруг нее. Здесь было много лесов и мало рек, много зверей и ни следа человеческой деятельности. Главное — здесь можно было спрятаться. Здесь можно было жить. Только жить здесь пока что было негде.
Это стало бы проблемой для кого угодно. Известный хитрец Бенджамин Франклин внушил человечеству мысль, что «неизбежны только смерть и налоги». При неполной доказуемости первой части тезиса, вторая, более доказуемая часть была безусловна и куда как выгодна русскому царю, которому платить налогов не приходилось: их платили ему самому, они шли в казну, а на свои нужды он брал оттуда самый минимум. Только когда речь идет о строительстве погреба, схрона, называйте как угодно, хоть бомбоубежищем — экономить глупо, ибо выйдет себе дороже. Царь задумал для себя эдакую Слободу. И спросил у своего предиктора, у Горация: как «ваще» такая идея насчет такой вот, к примеру, Слободы? Предиктор со свойственным ему в последние годы мрачным юмором ляпнул: «Ну да… Кассандрова Слобода». Вот так и прилипло название.
Здесь начинался странный, во многом непривычный, неудобный мир. Грозы были редкими, молнии слабыми. Ружья тут стреляли, но на три аршина. Порох горел, но едва-едва. Куда надежней были лук и стрелы, копья, пращи, метательные ножи. Почти единственным относительно мощным оружием служил арбалет. Еще баллисты типа «требушет». Их тут держали на всякий случай, хотя, по счастью, в дело до сих пор не пускали. Павел думал: может, добавить на всякий случай осадные башни? А осаждать кого? Свою же Слободу? Тьфу ты, глупость какая.
Хуже всего было то, что мир выглядел как сущая лисья нора: один вход, один выход, и оба неудобные. Строишь дом — будто пентхаус на сто втором этаже без лифта да еще втайне от всех на свете. Но Павел строил не царские хоромы, а укрепленный город. Мыслью он руководствовался той же, что некогда монахи, воздвигшие монастырь в Печерах возле Пскова, иначе говоря, не наверху горы, а в распадке: не все ли равно, если пушки не стреляют, а каменные ядра из онагров стену не перелетят? Зато близко к воде, зато пещер и убежищ нароешь, если будет надо, сколько хочешь — а вот под тебя поди подкопайся.
Вторым правилом царя-историка было: «Никому, никогда, никуда!» При полном отсутствии у Кассандровой Слободы внешнего врага (за возможным исключением той или другой росомахи) Павел рассматривал ее как настоящее фронтовое поселение, где всякий должен быть готов скорее к обороне и охоте, чем к расширению производства сверх минимальных потребностей и переходу в атаку. Без электроники человечество жило много тысяч лет и обходилось, а вот мельница нужна, и кузница нужна; гравитация всегда обеспечит работу кузнечного меха, стало быть, нужен здесь кузнец, а не программист. Пращник, а не риэлтор. Здесь был нужен стеклодув, а не переворачиватель пингвинов. Двухметровое копье-соллиферрум, против которого бессильна росомаха, а не шокер. И если человек попадал сюда и был в силах держать в руках что-то тяжелее ложки — он считался воином. Нет врагов, но медведи есть, но есть росомахи, и трижды в лесах видели давно вымершего на земле мегатерия, ленивца вдвое больше слона. Появлялся и какой-то зверь вроде исполинского енота, но у него пока не было названия.
Насчет всякого экзотического зверья руки у Павла давно чесались
Это была Киммерия, только наоборот. Вместо города мастеров и гильдий, каким во все века оставался древний Киммерион, тут был молодой город охотников и царевых крестьян. У этого города, в отличие от тысячелетнего града на сорока островах, истории еще почти вовсе не было. Речка Сеструха, извиваясь у города подобно тому, как в русской столице корчится Москва-река, была не шире какой-нибудь Сетуни.
Здесь почти не было металла, разве уж совсем тощие прослойки гематита. Был скверный бурый торф, зато имелось неограниченное количество леса, а значит, и древесного угля. Здесь наверняка был алюминий, но получить его при неработающем электричестве никто и не пытался. Здесь был отличный белый известняк, и стены Кассандровой Слободы напоминали, пожалуй, те, которыми некогда гордилась Москва. Здесь было зверье — а значит, мясо и кожа, клей и кость. Веганы, если б захотели, могли питаться и куманикой с орехами, но ни царь, ни губернатор извращений не одобряли. Куда ни шло — однополый брак, но веганство? Отыщись его сторонники в Слободе, их положение было бы хуже, чем у прокаженных в средние века. Но, слава всевышнему, пока случаев проказы и веганства не было выявлено. Да и насчет однополых проблем тоже пока не особо, и плевать-то всем. На кладбище бы прибраться да хмель на мартовское пиво запасти. До пустяков ли тут.
В городе было уже три сотни домов, четыре правильных улицы, церковь, необычный полицейский участок, мэрия, пожарная каланча, на которой бездельничали три отставных инвалида: чему гореть в каменном городе, где даже наличников деревянных нет? Строить что бы то ни было из дерева пока не позволялось — каменоломня давала столько материала, что его раздавали задаром.
Здесь не было коров, но нашлось то, что Европа уже пять столетий как утратила, — дикие туры. Павел одобрил проект губернатора завести тут стадо местных зубров, а то и овцебыков, или кто тут найдется, но так и не собрался, а сейчас было не до них.
Этот город был своего рода Аляской: сюда попадали те, кто хотел, чтоб их оставили в покое, и те, кого сюда отправляли, чтобы они оставили в покое других. Поэтому роль полиции в городе выполняла мощная медицинская служба, больница при монастыре Святого Пантелеймона. Впрочем, не так уж много народу привозили сюда в усыпленном виде, человек по триста в год, не более.
А еще в городе не было почты. Письма из Кассандровой Слободы в Россию не просто не доходили: их оттуда не посылали.
И много чего еще можно рассказать о государевой Кассандровой Слободе.
О том, как понемногу таскали из внешней Руси в Слободу драгоценные железо и медь, олово и свинец. Ведь даже и государев лимузин, затащенный бабами сквозь ворота, ездить тут не мог и обречен был пойти на переплавку.
О том, как пришлось приспосабливать церковный календарь к местной астрономии.
О том, как трудно найти толкового печника среди потомственных кружевниц.
И о многих других вещах, не происходящих и невозможных более нигде. Как строить человеку отношения с кошкой, у которой тридцать восемь зубов? Как сделать масло из молока лосихи, чтобы его еще и есть было можно? Как не затащить человеческие болезни из отравленного мира в мир без-человечный и девственный?