Протей
Шрифт:
"1662 года ноября в 22-й день было тихо, и небо все чисто, а мороз лютый. В селе Новой Ерги и в деревнях, по захождении солнца, явилось на небе многим людям страшное знамение, о котором никогда и не слыхивали. От солнечного западу явилась будто звезда великая, и как молния, быстро покатилась по небу, раздвоив его; и протянулась по небу, как змей, голова в огне и хобот: и так стояло с полчаса. И был оттуда свет необыкновенный, и в том свете, вверх, прямо в темя человеку, показалась будто голова, и очи, и руки, и перси, и ноги разогнуты, точно человек, и весь огненный. И потом облак стал мутен, и небо затворилось; а по дворам, и по хоромам, и по полям на землю пал огонь, будто кужли горели; люди от огня бегали, а он, будто гоняясь за ними, по земле катался, а никого не жег, и потом
Ну, каково? Хрустальной чистоты язык. И хотя четырехсотлетней давности, а все слова понятны, кроме разве "кужлей", это пучки льна для пряжи. К слову о льне. Послезавтра Льняницы, или льняные смотрины, праздник такой был в древности, октября двадцать восьмого дня, начинали бабы трепать лен. Жаль, быльем поросло прошлое, травою забвенья... Но возвращаюсь к огню небесному, что за людишками гонялся. Вообразите: отрывок сей летописный представился мне в одно из дежурств выписанным в ночном небе огненными письменами. Представился, разумеется, в воображении, но часто ли одаривает жизнь такими минутами блаженства...
Ощущение всемогущества, интеллектуальная наркомания, эйфория - о, ради такого на многое пойдешь. Поймете ли наркомана-врача прошлого века, который спиливал головки у ампул с обезболивающей жидкостью, отливал несколько капель, а затем запаивал ампулы. Впрыскивая себе уворованное, он наслаждался видениями Эдема, а люди, случалось, умирали на операционном столе от болевого шока, так погибла моя прабабка, между прочим, писаная красавица, как выражались в ту эпоху. Конечно, вы не поймете такое изуверство. А я - пойму, хотя, естественно, и осуждаю.
О, эти ночные бдения в операторской (особенно любил я дежурить по ночам) перед картой земного шара размером в четверть футбольного поля. Тут и там на розовых экранах - они вмонтированы в карту энергоисточники: атомные, тепловые и прочие станции в Канаде, Индии, Бразилии, везде, вплоть до Антарктиды. Зеркала гелеоустановок в пустынях, тысячи ветряков строго вдоль "розы ветров". А на зеленых экранах - потребители энергии: города, космодромы, подводные поселения. Тень ночи накатывалась на один материк, дуга небесного света поступала к другому. Мы осуществляли переброс энергии в планетарном масштабе. "Протей", как вы знаете, сам принимал решения, дело операторов - контролировать некоторые из них. Я спрашивал "Протея" о том или ином его действии - и он сразу отвечал своим низким голосом. Порою и он задавал мне вопросы, но тут, чаще всего, приходилось думать над ответом - далеко нашим умишкам до возможностей самоорганизующихся систем. Мы настолько притерлись друг к другу, что понимали любую ситуацию с намека, с полуслова. По крайней мере, так мне всегда казалось.
– А после "Большого затемнения" уже не кажется?
– спросил я, посмотрев на часы.
– Зря вы нажимаете на эпитет "большой", - с обидою в голосе ответил он.
– Ну погрузилась Австралия во тьму на три минуты с чем-то, ну в Аргентине десяток заводов остановился, поезда на правом крыле Транссибирской магистрали...
– Ну сто семьдесят девять людишек разных национальностей отдало концы, - нарочито меланхолично продолжил я.
– Понимаю вашу иронию, - опечалился Емельян.
– Однако почему-то ваш Сенат не задумался над таким совпадением: все сто семьдесят девять, оказывается, были неизлечимо больны - СПИД, рак, ТРЭНС и так далее.
– Сенат, возможно, и задумался, иначе вы не гуляли бы по столь роскошному саду. Полагаете, "Протей" умудрился выбрать в жертву одних неизлечимых? Однако по человеческой
И здесь опрашиваемый впервые меня перебил.
– "Протей" - явление надчеловеческое!
– воскликнул он.
– И потом, почему вы не спросите, ради чего пошел он на так называемое затемнение?
– Да вы не волнуйтесь, а лучше придвиньте свой пенечек еще ближе, можно и на расстояние вытянутой руки. Инструкция инструкцией, но, признаюсь, вы все больше мне нравитесь.
– Взаимно.
– Он перенес пенек к моей скамеечке.
– Вот теперь-то я вас вижу отчетливо. Господи, да как мы с вами, оказывается, похожи. Глядите-ка, и у вас шрам на скуле, только с другой стороны, - он потрогал свой шрам, - и глаза голубые, и волосы немного вьются. При встрече же - вот странности!
– даже и усы вроде бы почудились.
– Игра света и тьмы, - сказал я и прищурился на заметно передвинувшееся солнце.
– Ради чего же, на ваш взгляд, решился "Протей" на катастрофу?
– Сенат не поверил, да и вы вряд ли поверите, но все же повторю. Началось с лунорадуния. Металл, сами знаете, редчайший, уникальный, мировое его производство - полтонны в год, не более, а обходится оно мировому сообществу, как производство иттрия, тантала, циркония, теллура и рутения, вместе взятых. Недешево, а? Обычно "Протей" "съедал" его триста граммов в месяц, в виде порошка. И вот, представьте, примерно за четыре года до того, что вы назвали катастрофой, да, за четыре примерно года до "затемнения", начал вдруг у "Протея" разыгрываться аппетит: лунорадуния он требовал в три, пять, десять, наконец, в двадцать пять раз больше нормы. ЧП, суетня, международные симпозиумы, а "Протей" даже отключиться грозит, коли норму не прибавят. Правда, и мощность его возросла, в смысле мыслительных способностей, невероятные, хитрые ходы он выдумывал, так что прибавка от сэкономленной энергии с лихвой перекрывала расходы. Потом Сенат поуспокоился, и все пошло своим чередом. Но я-то, разумеется, успокоиться не мог: ни в трудах Карамышева, ни у Чжэнь-Синь-И, ни у любого другого кита такая ситуация с лунорадунием не предусмотрена. И я не раз пытал, конечно, "Протея", но тот загадочно отмалчивался. А недели за полторы до "затемнения", на очередном дежурстве, я спросил про то же самое, и опять не дождался ответа, но неожиданно осознал такую картинку в собственном воображении: наша Солнечная система, Юпитер, а на его орбите странной формы корабль: верхняя половина - как человеческий мозг, только не разделенный на полушария, нижняя - этакий гофрированный обод, синевато-черный, с серебристым оттенком. Вся конструкция смахивает на воздушный шар, но в диаметре - мне показалось - чуть ли не километр. Помню еще, что верхняя половина слабо подсвечена изнутри, а больше никаких признаков жизни. Понимаю, не зря мне мой подопечный картинку такую подсовывает; я возьми да и спроси:
– "Протей", это что за корабль?
– Прибило к нам из созвездия Геркулеса космическими течениями, отвечает, он любит выражаться кратко и образно, как когда-то Див, будь я проклят, доносчик, иуда.
– Из Геркулеса?
– изумился я.
– Сколько ж годочков световых их сюда несло?
– Для них фактор времени не имеет никакого значения, - заявляет "Протей".
– Потерпели катастрофу, предположим, миллион лет назад, это по земному времени. И полетят дальше, как только оживет "мозг" их корабля.
– Но как он оживет?
– спрашиваю.
– Как только сможет напитаться не менее чем ста пятьюдесятью килограммами чистого лунорадуния. Он, как я, плазменно-биологический.
Вот оно что, думаю, хотя до конца в реальность ситуации еще не верю.
– Почему они не связались с нами, землянами?
– спрашиваю.
– Во-первых, они сотворены тоже на плазменно-биологической основе, - отвечает "Протей".
– Во-вторых, для землян они всего лишь жалкие роботы, и попроси они даже о помощи, их упекут, в конце концов, в Планетарный музей, такую находку с земли не выпустят. В-третьих, просить помощи некому, корабль пока что мертв, я сам нашел его по сигналу "SOS", понятному только мне.