Против энтропии (Статьи о литературе)
Шрифт:
Хотя некоторые из поэтических переводов, попавших в эту книгу, давно стали классикой жанра (прежде всего — переводы В. Микушевича из третьей части "Часослова"), но при тираже книги в 50 000 экземпляров получилась не "творчество", а сплошная "культура коммунистического общества") т. е. коммунальная квартира). Если книга Сильман была чересчур маленькой копией великого оригинала, то здесь от оригинала осталась руина, лишенная почти всех главных частей. Легенду же о том, что в Рильке Россия потеряла великого русского поэта, не удаЕтся похоронить и до сих пор: совсем недавно известный поэт-переводчик опубликовал переложения стихов Рильке с русского... на русский, притом ошибки в ударениях он исправил, но ввел неточные (оглушенные) рифмы, у Рильке немыслимые. Увы, эти стихи (русские творения Рильке) не спасет и самый талантливый перевод, они всего лишь версии уже созданных по-немецки произведений, они — дань любви Рильке к России -которая и вправду была, и не зря в 1919 году в письме к Л. О. Пастернаку Рильке писал о России как о "близкой, дорогой и святой, навсегда вошедшей в основы его существования".
В 1974 году в СССР вышла первая книга Рильке, составленная цивилизованным образом. На "просторе" в 80 страниц уместилось 52 стихотворения в переводе 16 поэтов, в том числе впервые с 1919 года в Советском Союзе были переизданы и работы скончавшегося
Двумя годами позже в "Художественной литературе" вышел еще один томик Рильке — немного расширенный и заметно ухудшенный вариант предыдущей книги. И стояла в ближайших планах издательства "Наука" книга Рильке "Новые стихотворения" (первая и вторая часть): было обещано, что наконец-то в полном объеме увидят свет переводы Константина Богатырева.
Увы, судя по выходным данным, книга в "Литературных памятниках" была подписана в печать 6 мая 1977 года, а годом раньше Богатырев был убит в подъезде собственного дома. В силу того, что убийство его по всем приметам носило политический характер, поэтические достоинства работы Богатырева обсуждать стало невозможно: тот, кто эту работу хвалил, чаще всего кривил душой, а тот, кто ругал... Таких тогда сторонились. Не ругал его работу никто, ибо тот, кто ее обругал бы, немедленно попал бы в одну компанию с убийцами Богатырева.
К счастью, из 544 страниц работа Богатырева занимала 217, а на остальных разместилось "Дополнение" — стихи Рильке из других книг, а также варианты, приложенные к версиям Богатырева, и это в значительной мере спасало книгу. Из огромного массива стихотворений Рильке (около пяти тысяч строк!), переведенного Сергеем Петровым, здесь все-таки увидело свет 24 стихотворения, впервые пробились в печать многие переложения А. Карельского, Г. Ратгауза, В. Куприянова, Ю. Нейман, В. Топорова — не считая переизданий. Конечно, и в этой книге не обошлось без национал-идеологических казусов ("Хотя история имени Рильке не ясна, нужно иметь в виду, что по-чешски глагол "рыти" точно совпадает с древнерусским "рыти", "рыть" (ср. украинскую фамилию Рильке-Рылько)", курсив мой — Е. В.), без "обреченности царской власти" и "оскудения династии Романовых" (в комментарии к циклу "Цари", где о Романовых нет ни слова). Но в целом — именно по этой книге в последующие десять лет читатель в СССР узнавал, кто же такой Рильке и отчего именем его полна вся мировая культура XX века.
До 1988 года, когда в разгар "перестройки" в виде приложения к журналу "Иностранная литература" был издан роман "Записки Мальте Лауридса Бригге" (в новом переводе) с прибавлением кое-какой малоизвестной прозы и неизбежным "Корнетом" (тоже в новом переводе), ничего значительного в области приобщения Рильке к русскому языку не произошло. А потом пришла совсем иная эпоха.
Как уже говорилось, Рильке чрезвычайно неблагодарный поэт для любителей "выковыривать изюм из булочек". Книги его — "Часослов", "Реквием", "Жизнь Марии", "Дуинские элегии", "Сонеты к Орфею", даже менее цельная "Книга картин" и уж вовсе стоящие в стороне от раннего и позднего его творчества обе части "Новых стихотворений" (в них Рильке создал новый жанр, "стихотворение-вещь", исчерпал его, да и забросил) — очень важно читать целиком. А мы к столетию со дня рождения поэта имели целиком лишь совершенно недоступную книгу "Жизнь Марии" в переводе Владимира Маккавейского (за тридцать лет занятий Рильке мне довелось держать ее в руках единственный раз!), да еще чудовищный по качеству исполнения "Часослов", изданный в Париже в 1947 году поэтом-кавалеристом Григорием Забежинским; к этому "запасу" вскоре прибавились весьма спорные "Новые стихотворения" Константина Богатырева — уже по одному тому спорные, что работа над ними явно не была доведена до стадии чистовика. Имелся, впрочем, и ставший уже классическим "Часослов" в переводе Сергея Петрова, работа прекрасная, но по религиозности книги в условиях советской цензуры целиком она издана быть не могла (дошла до печатного станка лишь в 1998 году) и оставалась известна десятку специалистов. Имелся (в рукописях) десяток полных переводов "Сонетов к Орфею" — первый же, опубликованный (в Ереване!), оказался совершенно неудобочитаем. Словом, больше всего русская работа над Рильке напоминала бесконечную постройку Миланского собора, который даже и не должен быть никогда достроен.
Мода на Рильке приходила и уходила в Германии и в Австрии, да и во всем мире, шеститомник его, весьма полный, был издан в 1955— 1966 годах при деятельном участии дочери поэта Рут Зибер-Рильке, переиздается он и по сей день, а Россия, постепенно возвращавшая себе имя и свободу, даже усилиями сотни переводчиков все никак не могла выяснить отношения с Рильке. В девяностые годы, когда появилась возможность издавать книги без разрешения сверху, появились, конечно, и книги Рильке. В Архангельске в 1994 году вышел еще один "Часослов", выполненный Марией Пиккель, — и сравнимы его поэтические достоинства оказались лишь с творчеством первооткрывателя, поэта-кавалериста Забежинского. Второй перевод "Сонетов к Орфею", выполненный Ниной Кан (Канищевой), едва ли был лучше первого, ереванского. Не хочу утомлять читателя, но основная часть истории "русского Рильке" -сплошной чемпионат на приз "кто хуже?". Притом в изданиях последних лет дар Божий определенно перемешан с яичницей: если в Санкт-Петербурге в 1995 году и были наконец-то изданы полностью "Дуинские элегии" в переводе Владимира Микушевича, то под ту же обложку издатели напихали что-то такое, что и средствами ненормативной лексики оценить нет возможности. В Томске наконец-то был издан полный корпус "Историй о Господе Боге", но в петербургском переиздании очень одаренный переводчик прозы Е. Борисов зачем-то взялся еще и за стихи. И хотелось бы об этой его "прорухе на старуху" забыть, но две другие мудрые старухи, История и Библиография, ничего
Однако — довольно о неудачах, они есть и будут, наверняка есть и в нашем трехтомнике, но ведь есть же и прорывы в совершенство. Мне бесконечно жаль, что нет возможности рядом с публикуемым здесь "Часословом" в переводах А. Прокопьева, В. Топорова и В. Микушевича напечатать также и цельный перевод Сергея Петрова: эксклюзивные права на него на много лет вперед купили другие издательства; впрочем, желающий может попросту поставить этот перевод на полку рядом с нашим трехтомником. Это, пожалуй, подведет итог столетней работе россиян над поэзией и прозой Рильке, ибо мы наконец-то одолели хоть сколько-то полного Рильке, суммируя все основное, что было издано им при жизни по-немецки и по-французски. Не зря в 1949 году Готфрид Бенн — единственный человек, писавший по-немецки в XX веке, чья поэзия не только сравнима с Рильке, но во многом и превзошла ее, констатировал, притом как самое для себя важное, что Рильке написал "строку, которую мое поколение никогда не забудет: "Не до побед. Все дело в одоленьи"". Приведенная Бенном строка в процитированном переводе Бориса Пастернака звучит чуть не так, как в оригинале, да и означает, быть может, чуть-чуть не то, что у Рильке, но цель, поставленную изданием нашего трехтомника, она выражает очень точно.
Так что хватит о целях и методах нашего издания, теперь важней разобраться собственно в творческом наследии Орфея XX века, ибо в одном позиция Рильке пока что уникальна: из европейских поэтов XX века он — самый изучаемый.
И, как всегда, чем больше мнений, тем меньше ясности. Начнем с того, что Реме Карл Вильгельм Иоганн Йозеф Мария Рильке, родившийся 4 декабря 1875 года в Праге, не был не только выходцем из старинного немецкого рода, некогда процветавшего в Каринтии (как сам поэт упрямо считал) — он едва ли был "чистокровным", в нацистском значении этого слова, немцем или австрийцем. Отца мальчика звали Йозеф, дядю — Ярослав. По меньшей мере, вторым языком в детстве будущего поэта был чешский, свидетельством тому -раннее стихотворение, посвященное Ярославу Врхлицкому (1853— 1912), которого Рильке явно читал в оригинале, и читал с восхищением. Отсюда, возможно, и легкость, с которой Рильке освоил второй славянский язык -русский; сохранилось восемь его стихотворений, написанных по-русски в 1900-1901 годах. Впрочем, еще раньше он посетил Италию, осталось несколько его стихотворных строк и на итальянском языке, творчеству на французском языке были отданы последние три года его жизни: видимо, родная для Рильке многоязычная Прага, бывшая при императоре Рудольфе II столицей Священной Римской империи, вообще располагала к многоязычию. Город дарил своим детям легенды и факты подлинной своей истории, часто неразделимые. В начале века в городе жили и творили представители немецкоязычной "пражской школы" -Майринк, Кафка, Брод, Верфель — и, к примеру, родившийся в тот же год, что и Верфель (1890), великий чешский прозаик и драматург Карел Чапек. Легенды пражской старины волновали пражского немца Рильке или уроженца Вены Майринка даже больше, пожалуй, чем чеха Чапека. И надо заметить, от своей пражской юности Рильке не отрекался и в зрелые годы: собирая в 1913 году стихотворения для своего сборника "Первые стихи", поэт сохранил почти в неприкосновенности и стихи о Врхлицком, и стихи об императоре Рудольфе, и главное — публикуемый в нашем издании полностью впервые в русском переводе цикл "Из времен тридцатилетней войны" — своеобразный черновик "Песни о любви и смерти корнета Кристофа Рильке" (первая редакция — 1899 год, последняя — 1906). Однако отношения к "пражской школе" (огромному явлению в литературе немецкого языка) Рильке не имеет творчески, пожалуй, совсем никакого.
Рильке лучше не причислять ни к кому, никуда. Довольно и того, что его эпигоны неплохо чувствуют себя по сей день буквально во всех европейских литературах. Единственным из старших современников Рильке, всерьез повлиявшим на его творчество, был последний великий немецкий романтик Детлев фон Лилиенкрон (1844— 1909). Баллады Лилиенкрона и строки его огромной поэмы "Поггфред" порой вплотную смыкаются с многими образами из "Корнета" и "Записок Мальте Лауридса Бригге", его белые стихи ("На вокзале", "Бродвей в Нью-Йорке" и т. д.) почти наверняка служили для Рильке образцами, темами для вариаций. Герой "Мальте" вспоминает, как однажды увидел в детстве собственного отца "с влажно-голубой лентой ордена Слона" на груди, — не тот же ли самый высший датский орден Слона срывали с заговорившего скелета при прокладке рельс в "Новой железной дороге" Лилиенкрона: "...Вульгарный сброд, отродья крепостные, / С меня срывают голубую ленту, / Срывают ленту ордена Слона!.." Лилиенкрону отдал дань не один Рильке, даже прошедший путь от экспрессионизма к ультрасимволизму Готфрид Бенн писал, вспоминая начало XX века: "Лилиенкрон был моим богом!" С печалью нужно констатировать, что нынешние немецкие читатели (о русских и речи нет) чаще всего разве что слышали когда-то имя Лилиенкрона и лишь удивляются — откуда что взялось у Рильке. Хочется верить, что хотя бы XXI век вспомнит Лилиенкрона -единственный мостик от великих немецких романтиков к великим немецким поэтам XX века. Рыцарская, благородно-дворянская эстетика Лилиенкрона, кстати, немало содействовала тому, что Рильке на всю жизнь убедил себя и собственном дворянском происхождении. Убедил настолько сильно, что и нам отчасти приходится с этими вымышленными "дворянскими корнями" считаться: открытое Карлом Густавом Юнгом "коллективное бессознательное" велит считаться с тем, во что уверовано, даже больше, чем с тем, что было на самом деле.
Самые ранние поэтические опыты Рильке относятся к 1884 году; как почти обо всех стихах великих поэтов, написанных в детстве, можно лишь сказать, что они "к сожалению сохранились". С сентября 1886 года по сентябрь 1890 года он учился в военном реальном училище первой ступени в Санкт-ПЕльтене и вспоминал позже об этих годах как о некоей азбуке ужасов. Едва ли в этом училище было так ужасно — было, как в любом подобном учебном заведении Австро-Венгрии, и тот, кто захочет получить представление о жизни "военного школьника" Рене Рильке, должен обращаться не к биографии поэта, а взять в руки роман Йозефа Рота "Марш Радецкого" (1932), посвященный последнему полувеку существования империи Габсбургов. 30 января 1889 года покончил с собой наследник австро-венгерского престола Рудольф, в раздираемой на части изнутри империи оборвалось даже прямое престолонаследование, через четверть века именно убийство племянника Франца Иосифа, эрцгерцога Франца Фердинанда, послужило поводом к началу Первой мировой войны. "Здесь пахнет осенью", -говорит в "Марше Радецкого" старый Тротта. Австро-Венгрия была уже не жилец на свете — но офицером именно австро-венгерской армии готовился стать юный Рене Рильке. Сохранились фотографии юноши в военной форме. Столь грустное несоответствие формы и содержания даже специально придумать трудно.