Против ветра, мимо облаков
Шрифт:
Дом стоит на небольшом возвышении – вернее, с фасада, там, где застекленная веранда, никакого возвышения нет, просто от калитки дорожка, обсаженная лилейником, а вот задняя стена, за которой почти всегда прохладная тень, находится словно на небольшом холмике, полого спускающемся до самых ворот. Здесь растет папоротник, из-за дома выглядывает сирень. Вика всегда любила сидеть здесь, ощущая полнейшее счастье. Сейчас со счастьем напряженка, но Вика все равно пришла сюда.
Среди деревьев бродили соседские цыплята, голенастые и смешные, что-то клевали в траве, под козырьком крыши деловито сновали ласточки – целых два гнезда оказалось в этом году, а в прошлом
Она скучала по этому дому долгих три года. Дом приходил в ее сны, и утром, открывая глаза и видя казенные стены, покрашенные бледно-голубой краской, и ряды убогих кроватей, она думала лишь о том, что вот прошел еще один день, и этот день приближает ее к дому еще ненамного. Она ни о ком не жалела и ни по кому не скучала, только по дому, который пришлось оставить, но который единственный ждал ее где-то там, за забором. И лето ждало тоже.
И когда ворота колонии закрылись за ней, Вика поняла: не важно, что зима, она поедет в свой дом. Тем более что ехать ей было больше некуда. В рюкзаке лежали нехитрые пожитки, в кошельке была та сумма денег, которая была при ней на момент ареста, и даже небольшие золотые серьги с голубыми камнями, подаренные отцом на совершеннолетие, вернулись к ней – а о них Вика часто думала. Она и вообще старалась думать о вещах второстепенных, потому что если начинала думать о главном, то возникала одна мысль: спрятаться где-нибудь и… что-нибудь предпринять относительно собственной жизни.
– Вика!
Это Алена, неизменная подруга детства. Синеглазая смуглая Алена, с милым курносым носиком и длинными ногами фотомодели. Правда, никакой фотомоделью Алена не была, она и вообще презрительно относилась к разным «фанабериям», не имеющим отношения к реальной жизни. Алена окончила кулинарное училище и работала поваром в собственном придорожном кафе, воспитывала двоих сыновей и сама руководила бизнесом, семейством, как и вообще всем, что попадалось под руку.
– Здесь я.
Алена выглянула из-за угла, но Вика и не подумала встать. Уж ею-то Аленка руководить не будет ни за что. Вика и сама всегда не прочь поруководить, и эта молчаливая борьба за главенство всегда была между ними, что не мешало им с Аленой дружить и скучать друг по дружке. И Алена была одна из троих людей, которые приезжали к ней – туда.
– Чего на земле сидишь?
Вика улыбнулась. Она знала, что Алена это скажет. Когда знаешь человека всю свою жизнь, то в какой-то момент начинаешь понимать, что он скажет или сделает в той или иной ситуации, и это радует, потому что означает одно: в жизни есть кто-то, кто настолько близок.
– Нормально, Алена. Лето же.
– Лето…
Алена тоже любила лето и любила сидеть в тени Викиного дома, зарывшись босыми ногами в прохладную траву. И это был еще один фактор, объединяющий их. В детстве подруги любили здесь играть вдвоем. Бабушка давала им домотканую дорожку, они расстилали ее поверх травы, сажали кукол, приносили посудку – они могли часами играть в какую-то свою жизнь, придумывая диалоги, устраивая чаепития и обеды. И бабушки нахвалиться не могли, какие у них замечательные девочки, тем более что они не особо жаловали уличную компанию, хотя иногда и ходили на реку вместе с остальными детьми.
Но даже на реке Вика и Алена вскоре отрывались от общей компании и шли по своим, понятным только
Это было их царство, в которое они не впускали никого. Они не хотели показывать свои лазейки, не хотели делиться пыльными коридорами старой школы, выложенным кирпичом водосливом на заброшенной тракторной бригаде – там, глубоко в зарослях бузины и вишняка, было небольшое озеро, образовавшееся от постоянно текущей из старой трубы воды, и вода была чистой, пригодной для питья. Они смотрели в глубины озерца, радуясь невесть откуда взявшимся там небольшим рыбкам, наслаждаясь тишиной, а мысли о том, что это место известно, возможно, только им двоим, добавляло баллов к их личной шкале счастья.
И теперь Алена тоже приходит в этот дом, который сберегла для Вики, и они понимают друг друга по-прежнему. С того момента, как Вика вернулась сюда, Алена приходила каждый день: приносила какую-то еду, молоко и новости. Алена всегда была специалистом по новостям, они каким-то невероятным образом сами стекались к ней, и Вика иногда думала, что если бы забросить Алену во вражеский тыл, то через совсем непродолжительное время она бы владела не то что копиями секретных карт, но и всеми подробностями личной жизни любого, кто оказался бы в поле ее зрения. Причем не прилагая к этому никаких усилий. Люди отчего-то сами все рассказывали Алене.
– Я тебе поесть принесла. – Алена села рядом с Викой и вытянула загорелые ноги. – Вадима видела, разводится с Алкой, знаешь? А Лешка, сын тетки Ленки, на следующей неделе из тюрьмы вернется, снова все пропадать начнет, горбатого могила исправит. Венька позавчера приехал и о тебе расспрашивал – говорит, хотел в гости зайти, да постеснялся. Оксанка снова беременная. Непонятно, зачем плодит детей? А была же, помнишь, нормальная девка, симпатичная – а сейчас спилась, дети зачмоханные, сама беззубая, хотела бы я знать, кто теперь-то мог на нее позариться, чтоб заделать очередного ребенка. Я чего пришла-то… Там бабка Варвара умерла – отмучилась, бедолага, я Женьку видела только что, и он просил тебе передать, чтоб ты на похороны обязательно пришла, бабка тебя очень любила.
Вика замерла, и сердце ее сжалось. Умерла бабка Варвара, та самая бабка Варвара, которая отчего-то очень ее любила, с самого детства. Всегда зазывала во двор, чем-то угощала, расспрашивала, что и как, хвалила, какая Вика неописуемая красавица… Бабка не была добра совершенно: обеих невесток ненавидела, сыновей презирала, а из пятерых своих внуков признавала только Женьку, остальных обзывала безмозглым отродьем и на порог не пускала. И тем более странной была эта ее привязанность к Вике, абсолютно чужой девочке с соседней улицы.
И теперь она умерла.
В последние годы бабка Варвара уже никуда не выходила, но когда Вика вернулась в дом, на третий день пришел Женька. Когда стряслась беда, Женьки не было в стране, он жил в Париже со своей женой-фотомоделью, тощей красоткой. Писал книгу по заданию какого-то иностранного издательства, а его статьи то и дело публиковали в разных журналах – Женька писал о политике в разрезе социума, что бы это ни значило. И когда все случилось, Женьки не было, и Вика была этому рада.