Противостояние (сборник)
Шрифт:
— Командование… Вроде бы командование воинской части… А неужели вы Гриню серьезно подозреваете?
— Не стоит?
— Да нельзя просто-напросто… Он человек тихий, калымил прекрасно — зачем ему на себя горе брать? Нет, нет, вы его зря подозреваете, точно говорю…
12
Жуков покачал головой:
— Нет, он никогда карабин не регистрировал — официально заявляю.
— Вы как на кавказском застолье, — усмехнулся Костенко, —
— А что? Хорошие люди и отменно застольную выспренность чувствуют, а я не против.
— Я — против.
— Как же так? За чувство и против выспренности? Корни ведь одни.
Костенко молча снял трубку и заказал Тадаву.
Тот ответил сразу же — Костенко показалось, что он и ночевал в кабинете.
— Ну что у вас? — спросил Костенко.
— Владислав Николаевич, полный мрак. Все то, что вы мне передали в прошлый раз, — в работе. Результатов пока никаких. Очень жду писем или записок Милинко — эксперты без его почерка как без рук.
— Думаете, я его писем не жду? Не меньше вас жду. Нет писем. Нет. Только в Израиле…
— Что, что?!
— В Израиль он пишет, нам не хочет, — ответил Костенко. — Карандаш у вас под рукой?
— В руке.
— Записывайте: срочно связаться с Кокандом. Там в одном из отделений связи Милинко получал письмо из Тель-Авива от Ивана Журкина. Смотреть надо начиная с ноября по март — апрель и далее. Теперь: можно ли установить, кто, когда и кому вручал на фронте именные карабины, очень небольшие по размеру, хорошо укладывающиеся в чемоданчик, сделанный из металла, по виду похожий на алюминиевый, но сверху забран пробкой, чтобы не тонул. Посмотрите по аналогам, перелопатьте данные «Интерпола» и немедленно выходите на связь.
Костенко положил трубку, спросил:
— Ну а что ваши милинковские знакомцы рассказали?
— Хороший, говорят, мужик.
— Полезная информация.
— Да уж… Один, Лыков, помянул Петрову: «Мол, какая-то баба у него есть, с образованием, очки носила, он ее раз подвез к магазину». Петрова-то как раз очки носила, хотя это ее не портило, наоборот, сослуживцы говорят, делало привлекательной, глаза казались большими, как у совы.
— Вы глаза у совы видали?
— Ну и въедливый вы…
— Это как? Хорошо или плохо?
— Хорошо. Так вот, изо всех опрошенных знакомых Петровой только одна подруга знала о ее романе с Милинко.
— Конспираторы…
— Мотивировка занятная: «Если хочешь, чтоб мы были счастливы, — говорил он, — молчи про нашу любовь, иначе она — как бельмо на глазу, зависть одолеет».
— А что? Лихо мужик заворачивал. Профессионально, сказал бы я. С точным учетом женской психологии: единственное, что может остановить их откровения, — боязнь потерять любимого. Долгий он парень, этот
— Теперь по поводу Коканда… Вы сказали, что он там письмо получал?
— Получал.
— Петрова родом из Коканда — вот в чем штука-то…
— Адрес установили?
— Запрос передал во Всесоюзный адресный стол, ждем.
— Нет, вы лучше звоните в Коканд, так вернее будет.
Капитан Урузбаев из Кокандского угро приехал к Клавдии Евгеньевне Еремовой поздно вечером, извинился, перешел сразу к делу:
— Когда же племянница ваша вернется? Мне надо ей письмо передать из Магадана. Ей и Григорию Милинко.
— Кому, кому? — удивилась старушка. — Какому Григорию? Лапушка ко мне одна в январе приезжала. Погостила и отправилась на работу, она теперь в Сибири работает…
— Где?
— На БАМе… А что?
— Да нет, ничего, вы мне хоть адрес скажите, я ей письмо перешлю — и гора с плеч.
— Так она мне адрес не оставила… Молодежь… Обещала написать, да вот до сих пор и пишет. На БАМе, на северном участке, очень хорошие оклады, масса льгот, лучше даже, чем в Магадане.
— Она долго у вас гостила?
— Да что вы! Забежала — я ж у нее одна на всем белом свете, — сказала, что специально сделала остановку в Коканде, и — на Север.
— Это когда было? В конце или начале января?
— Это? — переспросила старушка. — Погодите, милый, погодите… Отчего ж я вам про январь сказала?! Ах, да, она меня спутала, говорит, отдохну на море, а с января переберусь на БАМ. Она у меня осенью была, в октябре или ноябре, что правда, то правда…
— Может, я не к вам пришел? — сыграл Урузбаев. — Она чуть прихрамывает, эта Петрова?
— Да что вы?! Уж такая нежная, такая голубушка…
— Покажите ее фото, — сказал Урузбаев, — а то еще чужому человеку письмо оставлю…
— Пожалуйста, — ответила старушка, поднялась с кресла, стоявшего возле окна, проковыляла к комоду, открыла ящик, достала альбом, протянула капитану. — Вот смотрите. Вы, кстати, откуда?
— Мой брат в Магадане с нею работал, она по приискам, а он ревизором… Где ж ее фото, матушка? Тут одни старухи…
— Какие ж старухи? — обиделась Клавдия Евгеньевна. — Вы смотрите пятую страницу. Вначале мы, сестры, потом наши мужья-покойники, а уж после — лапонька и внук Ирочки, Гоша…
Урузбаев протянул старушке альбом: все фотографии Петровой были аккуратно вынуты, все до одной.
— Боже мой! — всплеснула руками старушка. — Да как же так?!
— Вы из комнаты выходили, когда племянница к вам заезжала?
— Конечно! То на кухню, то к Заире — взять тмин, я ж пирог пекла, то в лавку, за лимонадом… Боже ты мой, что ж это такое, а?!