Противостояние
Шрифт:
— Вот я думаю.
Тот помолчал и бросил.
— Думаешь. А с Гаргадзе крутишь.
— С кем? — перекосило девушку.
— Отар! Лейтенант.
— А! Тьфу, — отмахнулась: еще один полудурок.
— Болтает, да? — сообразил парень.
— У него спроси, гляжу ему виднее. Язык без костей, вот и мелят. Да тебе-то что?
— Ну, как? — плечами пожал — лицо постное: чего он, правда? — Он со всеми крутит.
— Ну и счастья.
— А тебе значит, не нравится?
— Да тебе-то что? — обернулась.
— Как это? Моральный
— В норме! Замужем я!
У Мишки лицо вытянулось:
— Это ты когда успела-то?
— Нет, ты чего ко мне привязался? — возмутилась.
— Так тебе лет сколько?!
— Слушай, отвяжись, а?! — разозлилась. — Ты приказ передал? Передал. Я его исполняю? Исполняю! Ну, и иди, без тебя дорогу к штабу найду!
Мишка подумал и обиделся.
— Цаца! — бросил, обгоняя девушку. Та не сдержалась, язык ему показала и улыбнулась обоим умиляясь — что он, что она — старшая группа детского сада. А еще лейтенанты!
— Сейчас будет, — объявил майорам Белозерцев, на лавку у дверей сел.
Николай покосился на него, папиросу мять начал.
В дверь постучали.
— Войдите, — бросил подкуривая.
Лена вошла и приморозилась к дверям, мурашки по коже пошли, под пилотку залезли. В первый момент подумала — с ума сошла. Перед ней сидел Николай и она никак не могла его ни с кем спутать. Да, другой, возмужавший, совсем взрослый, а не тот мальчишка лейтенант. И волосы у висков с сединой, шрам через щеку… Но это был он!!
Лену качнуло, ворот гимнастерки рванула, чувствуя, что воздуха ей не хватает, а слезы сами навернулись:
— Коля… — прошептала.
Тот спичку загасил, на нее уставился.
— В общем так, лейте… те… — осекся на полуслове, увидев девушку. И мороз по коже прошел, горло перехватило.
Она вниз по дверям ползет, во все свои глазищи на него глядя, а он шевельнуться не может, глазам не верит, сообразить ничего не может и, вот ринулся, подхватил. Оглядел жадно, волосы с лица убрал:
— Лена? — голос хрипит, губы сводит, голова не соображает.
— Коля…
И слов нет, смотрят друг на друга, не замечая, что на полу фактически стоят, что еще две, кроме них в комнате.
У Мишки челюсть сама вниз уехала. Семеновский вздохнул: ну, вот и ясно, бывают, значит, чудеса-то. Бывают.
— Лена? — коснулся щеки пальцами Николай, а она теплая. Живая! — Лена! — обнял, сжал, еще не веря, что она это, что не погибла. Лицом в волосы зарылся. — Леночка… Лена…
Господи!
Никому теперь не отдаст, никогда!
В лицо опять заглянул, огладил: живая, здоровая?!
Шрам над бровью, на скуле — больно стало, поморщился. Тоска в глазах:
— Прости, — коснулся пальцем дрогнувшим, кожи.
— Ты живой… — выдохнула, пальцами по щеке ему прошлась и вдруг обняла за шею, зажмурилась. — Коля!
"Девочка моя!" — задохнулся от счастья. Подхватил ее, крепко обнимая,
Семеновский встал и бочком, бочком, ординарца за шиворот и за двери — не стоит паре мешать.
Николай усадил ее на лавку и рассматривал, рассматривал. А в душе сердце — весна.
— Не верю, — коснулся лица. — Мне все кажется — сон. Ты мне постоянно снилась.
— И ты мне. Так странно, мы знали друг друга дней десять…
— А снимся почти два года.
Лена улыбнулась, тепло, светло, погладила шрам на его лице:
— Ранили?
— Ерунда, — он тоже улыбался, но не чувствовал того. Нежность его топила. Он видел не ту девочку из поезда, а взрослую девушку, и такой она казалась ему еще более прекрасной. Как бутон розы привлекая, грозит распуститься, и ослепить своей красотой — Лена ослепляла его. Внутри все трепетало от желания расцеловать ее, коснуться губами ее губ, ее кожи, почувствовать ее тепло и нежность, но он боялся спугнуть, оттолкнуть. Боялся, что она исчезнет, и ему опять останется лишь боль и сожаление.
И очнулся, вспомнил:
— Тебя привел Семеновский.
— Да, — она улыбалась как наивное дитя, но понимала ли, как опасно ее положение?
— Леночка, тебе нужно написать рапорт и уйти…
— Нет! — нахмурилась. — О чем ты, Коля? Как ты можешь такое говорить?
Мужчина вздохнул: если бы перед ним была любая другая женщина, она бы просто приказал, но ей, как раз той, кому обязан был — не мог.
— Леночка, — взял ее за руки, надеясь мягко донести необходимость перевестись куда-нибудь в штаб, подальше от линии фронта, но увидел ее руки, шрамы. Сердце ухнуло о грудную клетку и перевернулось. Лицо каменным стало, а взгляд…
Лена смутилась и испугалась:
— Ты что, Коля?
А у него слов не было. Со всем отчаянной неотвратимостью он понял, что эти годы любимая не сидела дома, под присмотром сестры и брата — она воевала, она прошла не меньше, чем он, и видела столько же.
Ему стало душно.
Мужчина это одно, но когда девочка, наивное, эфемерное создание попадает под этот жуткий, бесчеловечный маховик, это страшно до седых волос.
Мужчина расстегнул ворот и полез за сигаретами, боясь даже смотреть на Лену. Ему казалось сейчас, что он виноват в случившемся от начала до конца. Если бы тогда он… А чтобы он сделал? Что он мог сделать?!
Николай потер затылок, ругая себя, Гитлера, войну. Закурил. Рука подрагивала:
— Леночка, тебе нужно уехать. Домой, — начал осторожно, подбирая удобные для нее слова.
— У меня нет дома, — заметила она тихо. Встала, к окну отошла, но не смогла смотреть куда-то, когда Николай рядом, она столько его не видела!
— Я знала, что ты жив, я говорила! — обернулась к нему, а он рядом стоит, смотрит.
— Сашка не верил, а я говорила, ты жив, — улыбнулась, не скрывая влюбленного взгляда.