Противостояние
Шрифт:
Муторно было на душе. Похоронили женщину и хоть вой — крутит. Сидели у развалин и кто курил, кто в небо смотрел. А вдалеке выстрелы все слышатся, грохот.
— Когда же закончится, а? — прошептал Тарасов. — Сил ведь нет! Гитлер сдох! Какого ж рожна?!
— Тихо, Сань, — положил ему на плечо руку Гена Шатров. Маликов фляжку достал, свинтил крышку и хлебнул горькой, передал Рекунову, а не Лене:
— Помянем, сестренку.
Девушка отобрала у парня, хлебнула, обратно отдала и в одну точку смотрит.
— Каких
У Лены ком в горле встал, рванула ворот — душно.
— Ты, капитан, не шагу от нас больше, — твердо заявил Маликов.
Не могли больше терять, с каждым убитым другом, частичка души в пепел превращалась. А от нее и так — степь выжженная осталась.
Конец войне, радуйся, а не можешь — душа в головешку превратилась. Нет Гитлера, а что натворил в памяти занозой сидит, неразорвавшимся снарядом в сердце. Как с ним жить?
А бои идут и идут, ребята гибнут и гибнут, восьмое, девятое — конца и края нет и вдруг…
— Победа! Победа!!! Фашисты подписали капитуляцию!!! Восьмого еще, братцы!!! — и выстрелы в небо, грохот пуль не в стену или грудь — в облака. Крики «Ура» но не призыв в атаку.
И как воздух выпустили. Лена на камни осела и автомат обняла. Слезы на глаза наворачиваются, а плакать не может, только рвется с губ:
— Как же?…
Четыре дня всего Марина не дожила, четыре!!
И скрутило, сжало, как пружину.
Мужчины прыгают, орут, обнимаются, залпы салютные в небо дают, а она на камнях лежит и ревет, ни остановиться, не разогнуться не может. Горе разум мутит, сжимает сердце и душу рвет от боли — как же так, как же?
— Ты чего, капитан? — подхватил ее Валера, обнял, закачался, словно тур вальса решил на камнях исполнить. — Победа! Победа!!
Все с ума сходили, лица изможденные, серые, небритые, а светились счастьем так, что смотреть больно было. И щемило сердце, перехватывало горло — радость с горем пополам слезами из глаз катились.
Какой-то пожилой солдат выл на разбитых кирпичах, в небо глядя. Его успокаивали, хлопали по спине, кто-то фляжку поднес:
— Хлебни, браток! Наша взяла! Забили гадам кол в сердце! Победа!!
Какой ценой?
Четыре года по крови, грязи, по макушку в кошмаре непреходящем, на кого не оглянись — разбит, на что не посмотри — развалины.
Что хотел Гитлер? Зачем все это? Власть, мировое господство, высшая раса, избранность?
Как же страшно, когда одному приходит в голову идея о превосходстве, а другие ее подхватывают. И вот он итог этого себялюбивого желания выделится. Одно заявление, один призыв — и орды под грязный стяг идеи зверей встали. И пол Европы легло.
Каждый четвертый поляк — погиб.
Каждый четвертый белорус — погиб.
Каждый третий еврей — мертв.
Каждый второй ребенок — сирота, каждая третья жена — вдова.
Каждая семья
Каждый второй потерял дом и близких.
Каждый второй населенный пункт исчез с лица земли, превратившись в руины.
Две трети деревень и сел разрушены до основания или сожжены в пепел.
Миллионы людей сгорели в топках концлагерей, миллионы усеяли своими телами землю от Москвы до океана.
Разрушены инфраструктуры, в руинах экономика и аграрная система, разрушены ценнейшие памятники архитектуры, церкви. Мир ухнул в пропасть средневековья, в голод, холод и нищету.
Почему?
Потому что одному маньяку показалось, что он самый-самый?
А в чем разница меж немцем и русским, меж татарином и грузином, поляком и румыном? Кто-то из них не чувствует боли или по-особому болит его душа, когда гибнет на его глазах ребенок, горит родной дом, умирают друзья, рушится мир и земля уходит из-под ног?
Может кто-то рождается не так как другой и не так умирает?
Лена все оглядывалась и пыталась понять: зачем было все это устроено? Кому были нужны миллионы жизней? Кому мешали живущие? Что за великая идея потребовала настолько колоссальных жертв? В чем ее величие?
Только в одном — в глубине низости, в неприглядности морали, в черноте душ и темноте сознания, в отсутствии элементарных понятий, качеств человеческих.
И сколько не пройдет лет, никогда ни она, ни дети погибших и выживших в этой страшной войне не смогут этого ни понять, ни забыть. Потому что слишком дорого обошлась человечеству звериная идея нацизма, слишком дорого встал человеческой цивилизации оскал фашизма.
И будь он проклят именем всех погибших, замученных, истерзанных.
И будь прокляты те, кто вздумает отрыть гнилое знамя звериной идеи.
Только не найдется таких среди людей, а если найдется среди нелюдей, то вобьют и им в глотку осиновый кол, только ждать не будут, пока разгуляются — в зачатке задавят.
И быть по сему, — тяжело уставилась на бойцов.
И дала залп из автомата в небо, как клятву — пока ты есть, фашизма не будет.
— Слышите, ребята?!!!
Все погибшие, все недожившие: слышите?!! Клянемся!!
И осела, не понимая, что дальше, как? Двадцать лет ей будет, только двадцать, а спроси кто, искренне ответила бы — сто…
Николай затылок тер и пил. Курил и топтался. Кричал про себя, от горя и от радости, от безысходности и усталости. От боли в душе, что плакала о погибших товарищах и о Леночке, которой не дано было дожить до этого дня.
А он не гадал, не думал — дожил, и ад царил в душе от этого.
Конец войне. Победа!!
А как справиться с эмоциями, чувствами, которыми захлебываешься, которые настолько противоречивые, что ты плачешь и смеешься одновременно, сходишь с ума и трезво мыслишь?