Противостояние
Шрифт:
Наконец Гарольд снова лег, но уснул еще не скоро. Он пытался вспомнить, носила ли Фрэн Голдсмит кроссовки или теннисные туфли. И если носила, как выглядели оставленные ими следы.
Рисунки подошвы, рисунки души. Когда Гарольд наконец заснул, ему привиделось что-то тревожное, и он жалким голосом вскрикнул в темноте, словно пытаясь отогнать все то, что уже пустил внутрь навсегда.
Стью пришел домой в четверть десятого. Фрэн свернулась калачиком на их двуспальной кровати, одетая в одну из его рубашек, доходившую ей почти до колен, и читала книгу «Пятьдесят полезных растений». Она вскочила, как только он вошел.
– Где ты был? Я беспокоилась!
Стью пересказал ей идею Гарольда найти матушку Абагейл, чтобы потом они могли хотя бы приглядывать за ней. Про священных коров
– Мы бы взяли тебя с собой, детка, но я не знал, где тебя искать.
– Я ходила в библиотеку.
Она наблюдала, как он снимает рубашку и кладет в сетчатый мешок для грязного белья, который висел на двери. У него хватало волос и на груди, и на спине, и она вдруг подумала, что всегда считала волосатых мужчин отталкивающими, пока не встретила Стью. Наверное, поглупела от радости, вызванной его возвращением, и теперь в голову лезла всякая чушь.
Гарольд прочитал ее дневник, она это знала. И ужасно боялась, что он может хитростью остаться со Стью наедине и… ну, что-то с ним сделать. Но почему теперь, сегодня, буквально сразу после того, как она узнала про дневник? Если Гарольд так долго не будил спящую собаку, возможно, он вообще не собирается ее будить? И не следовало ли предположить, что Гарольд, прочитав ее дневник, понял, что с ней ему ничего не светит? Да, после того как стало известно об исчезновении матушки Абагейл, она была готова определять грядущие беды по куриным потрохам, но ведь Гарольд прочитал ее дневник, а не признания в совершении преступлений. И расскажи она Стью о том, что выяснила, выставила бы себя полной идиоткой, а Стью разозлился бы на Гарольда… и, возможно, на нее, за то, что она так глупо себя повела.
– Никаких следов, Стью?
– Никаких.
– А что Гарольд?
Стью снимал штаны.
– Потрясен. Огорчился, что его идея не сработала. Я пригласил его на ужин, когда он захочет. Надеюсь, ты не возражаешь. Знаешь, я действительно думаю, что он может мне понравиться. Ты бы никогда не убедила меня в этом в тот день, когда я встретил вас двоих в Нью-Хэмпшире. Или я погорячился, пригласив его?
– Нет, – ответила она, а после долгой паузы добавила: – Нет, я бы хотела, чтобы у нас с Гарольдом наладились отношения. – И подумала: Я сидела дома, воображая, будто Гарольд планирует выбить Стью мозги, а Стью приглашает его на ужин. Необоснованные страхи беременной женщины – это вам не пустые разговоры.
– Если матушка Абагейл не объявится до завтрашнего дня, думаю, я предложу Гарольду вновь поехать со мной на ее поиски.
– Я бы тоже хотела поехать, – быстро сказала Фрэн. – Есть и другие, кто убежден, что вороны ее кормить не будут. Дик Воллман. Ларри Андервуд.
– Отлично. – Он улегся рядом на кровать. – Слушай, а что у тебя под этой рубашкой?
– Такой большой и сильный мужчина, как ты, мог бы это выяснить без моей помощи.
Он и выяснил. Под рубашкой у нее ничего не было.
На следующий день в восемь утра поисковая группа выехала из города в составе шести человек: Стью, Фрэн, Гарольд, Дик Воллман, Ларри Андервуд и Люси Суонн. К полудню число людей увеличилось до двадцати, а к сумеркам (до этого успел пролиться дождь, и над предгорьями сверкали молнии) уже человек пятьдесят прочесывали кусты к западу от Боулдера, переходили вброд речушки, спускались в каньоны и осматривали их от начала до конца, поддерживая связь по рации.
Вчерашнее принятие неизбежного постепенно сменилось смирением с худшим. Несмотря на могучую силу снов, благодаря которым матушка Абагейл приобрела в Зоне полубожественный статус, в вопросах выживания люди оставались реалистами: старой женщине далеко за сто, и она, вероятно, провела ночь под открытым небом. А теперь надвигалась вторая ночь.
Мужчина, который пришел в Боулдер из Луизианы и привел с собой двенадцать человек, сформулировал эту мысль наилучшим образом. Он прибыл со своими людьми накануне в полдень. Когда ему сказали, что матушки Абагейл нет, этот мужчина, Норман Келлог, бросил бейсболку с эмблемой «Астр» [172] на землю и воскликнул: «Это все моя гребаная удача… кого вы послали на ее розыски?»
Чарли Импенинг, ставший, по существу, штатным предрекателем бед Свободной
172
Имеются в виду «Луизианские астры» – профессиональная бейсбольная команда.
Глен Бейтман искренне верил, что «смирение с худшим» – это все, на что могли пойти жители Боулдера, потому что, несмотря на сны, они оставались рационально мыслящими людьми, как бы глубоко ни засел в них ужас перед тем, что могло происходить к западу от Скалистых гор. Суеверию, как и истинной любви, требуется время, чтобы вырасти и взглянуть на себя. Построив амбар, сказал он Нику, Стью и Фрэн после того, как наступление темноты оборвало их поиски, ты прибиваешь подкову над дверью, чтобы удача никуда не делась. Но если один из гвоздей вывалится и подкова перевернется, ты же не бросишь амбар.
– Возможно, придет день, когда наши дети будут в такой ситуации оставлять амбары и строить новые, но до него еще много лет. А сейчас мы все чувствуем себя испуганными и потерянными. Думаю, это пройдет. Если матушка Абагейл мертва, – и, видит Бог, я надеюсь, что она жива, – наверное, она не могла выбрать лучшего времени для душевного здоровья нашего сообщества.
Ник написал: А если она выбрана противовесом нашему Противнику, кто-то должен появиться здесь, чтобы сохранить чаши весов в равновесии…
– Да, я знаю, – мрачно ответил Глен. – Я знаю. Дни, когда криво висящая подкова не имела значения, возможно, уходят в прошлое… или уже ушли. Поверь мне, я знаю.
– Глен, ты действительно думаешь, что наши внуки превратятся в суеверных дикарей? Будут сжигать ведьм и плевать сквозь пальцы, чтобы подманить удачу?
– Я не умею предсказывать будущее, Фрэн, – ответил Глен, и в свете лампы лицо его выглядело старым и изможденным, напоминая лицо потерпевшего неудачу мага. – Я даже не мог оценить влияния матушки Абагейл на наше сообщество, пока Стью на пальцах не разъяснил мне, что к чему, на Флагштоковой горе. Но я знаю следующее: мы здесь благодаря двум событиям. Первое – «супергрипп», за который мы можем винить человеческую глупость. Не важно, кто создал этот вирус, мы, или русские, или латыши. Источник заражения – сущий пустяк в сравнении с главной истиной: рационализм закончился массовым захоронением. Законы физики, законы биологии, математические аксиомы, все они – составляющие смертельной западни, потому что мы такие, какие есть. Если бы не «Капитан Торч», было бы что-нибудь еще. Можно списать все на «технический прогресс», но «технический прогресс» – ствол дерева, а не корни. Корни – рационализм, и я даю такое определение этому слову: «Рационализм – это идея, подразумевающая, что мы когда-нибудь сможем понять свое существование». Это смертельная западня. И всегда ею была. Поэтому вы можете, если хотите, винить в «супергриппе» рационализм. Но другая причина, по которой мы здесь, – это сны, а сны иррациональны. Мы согласились не говорить об этом простом факте, проводя заседания комитета, но сейчас мы не на заседании. Поэтому я озвучу то, что мы и так знаем: мы здесь по решению сил, которых не понимаем. Для меня это означает, что мы, возможно, начинаем принимать – пока только подсознательно, постоянно оступаясь благодаря культурному лагу, – другое определение существования. Идею, что мы никогда и ничего не сможем понять о том, кто мы и откуда. И если рационализм – смертельная западня, тогда, возможно, иррационализм окажется уходом от жизненных реалий… по крайней мере пока не будет доказано обратное.