Протяни руку
Шрифт:
Муж не звонил и не писал с тех пор, как Вика ушла с минимумом вещей на съемную квартиру. В чужое, неприветливое жилище, где все не такое и не так. Чужая обстановка, оформленная равнодушно, даже без намека на уют; вразнобой расставленная мебель, никак не вяжущаяся между собой; бездушные предметы, существующие порознь. Как будто в одно помещение набилось множество совершенно разных людей, не желающих общаться друг с другом. Но здесь хотя бы ничто не давило на память, напоминая о беззаботных днях. Новое место – и никаких воспоминаний. А главное – здесь не было его, человека, который был так дорог и в одночасье стал чужим, принадлежащим уже другой. Не было неловкого молчания, попыток избежать зрительного контакта. Не нужно было прятаться от него, мучительно решать, как уживаться в одном пространстве, как себя вести. Здесь можно было быть собой и дать волю чувствам и размышлениям. Можно было злиться, плакать и жалеть себя. И при этом никого не стесняться. Можно было дать волю всему, что накопилось в голове, напирало, требовало выхода, стучалось в сознание. Нельзя думать и представлять любимого с другой женщиной, но воображению разве
***
В теплой комнате дряхленького домика делились историями. Виктор, смуглый, худой, с гладко выбритым лицом, поговорить любил больше всех.
– Ничего почти из детства не помню. Так, урывками. Конечно, и детство было другое совсем. Ну, курить лет в девять начал. Очень уж голодно было. А еще помню, как отрубил палец брату. Что уставились? За детьми никто ж не приглядывал. Рубили дрова, он кладет ладонь на чурку и говорит: «Спорим, не отрубишь палец?». А я что, я же не слабак, взял и рубанул. Хорошо, что не всю кисть, а только мизинец наполовину. Ох и влетело нам тогда… Жили бедно, как и все, много работали и питались чем Бог на душу положит. Дорогу в школу очень любили мы, кому повезло учиться. Собирались целой ватагой, от мала до велика, и шли толпой. Через лес, через поле. То ягод наедимся, то заиграемся – опоздаем. И никто нас не ругал – хорошо еще, что дошли да никого по дороге не потеряли. А зимой трактор впереди ехал, колею нам делал, чтоб пройти. Снега-то было – ого-го! А если трактор с прицепом, то нас закидывали в этот прицеп, так и ехали, вповалку, греясь. Хорошо было…
Остальные молчали. Каждый о своем задумался.
– Я очень хотела учиться. Уехать из деревни, мир посмотреть, хоть чуть-чуть, – прервала тишину Анна. Седая, сморщенная, она ютилась в уголке у печки, кутаясь в старый платок. – Только мамка запретила. Сказала, надо помогать. Старшие-то разъехались, кто замуж, кто в армию, кто учиться смог. А я одна осталась, в деревне со стариками да с младшими. Много земли у нас было, хозяйство большое, рабочих рук не хватало. Ой, и плакала поначалу…. Думала, всю жизнь упустила. Так и помру среди коров и свиней. А потом колхозы пришли, а отец землю свою до последнего отдавать не хотел. Всю жизнь он в эту землю положил, как отдать-то? Ну вытравили нас все равно. Отрезали, отрезали по кусочку, пока совсем ничего не осталось. Даже коров некуда было вывести. Тогда разозлился отец, да и перевез нас всех в город. Сам на железную дорого работать пошел, в депо. Братья-сестры мои кто в школу учиться, кто уже в училища пробовали. И радоваться бы, что из деревни выехала, да я уж взрослая была, какая тут учеба – пора на жизнь зарабатывать. Тут и муж нашелся, вы ж его помните? Красивый, наглый, родителям моим понравился. Думали, буду я за ним в достатке. Сказали идти, я и пошла. А не любила совсем его, пошла по приказу, мамке с папкой тогда никто не перечил. А тот, кого любила, веры был не той, за него не дали пойти…
Ну, дети один за другим, на завод устроилась, да там всю жизнь и проработала, с работы сразу сразу к детям и хозяйству. Большое у нас было хозяйство – семью-то надо было кормить. А, ну я уже говорила. То, может, ничего хорошего и не видела в жизни, пока внуки не появились, да отдохнуть немного можно было. Только вот знаю я, что как бы трудно ни было, всегда можно за что-то ухватиться. Тебя грусть-тоска съедает, а ты поди травку прополи, курочек вон покорми, огород полей, дырку заштопай, кушать приготовь. И вот уже что-то хорошее и полезное сделала. А то урожай хороший, или премия какая, или курочки к тебе бегут, квохчут – вот и радость небольшая, можно ухватиться-то. И пока хватаешься то за одно, то за другое, грустить-то и времени не остается, тоска не подступится. А как сделала все дела свои,порадовалась мелочам, так и вечер пришел, а ты без сил совсем, спать сразу. Некогда грустить, выходит!
Старушка перевела дух и замолчала. Такие длинные рассказы были ей непривычны, всю жизнь молчала, пока не спросят. Скрюченные от многолетней тяжелой работы пальцы перебирали край платка – требовали занятия. В комнате снова повисла тишина. Старенький электрический счетчик издавал слабый писк, часы все так же настойчиво тикали, дрова в печке все так же трещали. Как всегда.
***
Спала Вика отвратительно, и на помощь обычно приходили алкоголь или успокоительное. Но в эту ночь она заснула намного раньше обычных двух часов, и был необычный сон.
Вика увидела себя, девятилетнюю, в купе поезда с любимой бабушкой. Светит солнце, колеса мерно перестукиваются, позвякивают чашки на столике. Она сидит
Потом, во сне, из теплого вагона Вика перенеслась уже в село, в дом прабабушки и прадедушки. Мрачный, старый дом, с чужими запахами и вещами, высокое крыльцо и поезда, поезда… Казалось, железная дорога проходила прямо за стеной: ночью медленно нарастал тяжелый шум, потом яркий свет охватывал комнату, где они спали с бабушкой, ощупывал каждый предмет, и груженый товарняк исчезал, громыхая и возвращая тишину до следующего поезда. Дом звенел, кряхтел и, казалось, шатался из стороны в сторону. Вика так и не смогла привыкнуть к этим ночным поездам, в первые ночи чуть не кричала от грохота. Зато днем можно было положить на рельсы монетку и искать ее после поезда, абсолютно гладкую, идеальную. А еще махать машинистам и радоваться, когда они дают веселый приветственный гудок. И все уже не так страшно и мрачно, как ночью.
Где-то рядом была речка. Бабушка водила туда Вику, показывала места, где выросла. Речка замерзла и покрылась зеленым мутным льдом. Где-то удили рыбу, дети баловались и катались, а Вика очень боялась ходить по этому льду, ей казалось, он вот-вот пойдет трещинами, проломится, а до берега ой как далеко, и она окажется в ледяной страшной воде с водорослями. В ее краях таких морозов не было, и таких льдов тоже. Бабушка смеялась и уговаривала пройтись еще. К речке подползал песчаный пляж. Сейчас, зимой, он выглядел неприветливым, пустынным, словно хотел, чтобы все отстали и дали отдохнуть от летней суеты. В памяти отложились перевернутые лодки, брошенные как попало на берегу. Веяло от них какой-то тоской и потерянностью.
Приснились и родители бабушки: прадедушка, высокий, сильный, с белыми волосами, и прабабушка, добрая, немного грузная, с пучком седых волос на голове. В той поездке Вика их побаивалась – чужие люди, но в доме бабушки любила разглядывать альбомы с черно-белыми четкими фотографиями бабушкиной родни. Вроде совсем незнакомые люди вокруг любимой бабушки, серьезные, прямые, но какое-то неуловимое сходство между ними всеми, какая-то объединяющая черта. Открываешь – и сразу видно: семья.
Проснувшись утром задолго до будильника, Вика плакала. Этот сон, с поездом, сопками, льдом, ощущением себя ребенком пробудил и вытащил наружу чувства, о которых она и не подозревала. Оказалось, Вика очень скучает по бабушке и уже покойному дедушке, по детству и такой беззаботности в их доме. Это было место уюта, где каждая вещь несла в себе историю. Старый столетний дом с мраморными лестницами и высоченными, под три метра, потолками. Дом, который за прошедший век много раз перекраивали, достраивали и переделывали, превратив в скучную и ничем не приметную четырехэтажку, если смотреть снаружи. Дом старел, но держался молодцом, с удивлением всматривался в жильцов и как будто задавался вопросом, куда же подевались предыдущие. По деревянным перилам в подъезде Вика с лучшим другом любили съезжать вниз, всегда рискуя порвать одежду; каждая ступенька и каждая трещина или выбоина на ней были знакомы чуть ли не с рождения; каждая дверь в квартиру несла в себе историю живущих там поколений. Квартира бабушки с длинным коридором и комнатами по одной стороне – наследство коммунального прошлого. По этому почти бесконечному коридору так весело было бегать, раздражая соседей внизу. На все возмущения соседки снизу бабушка всегда стояла стеной за свободу и только разводила руками: «Ну что с них возьмешь, это ж дети».
Прихожая, где всегда стоял запах крема для обуви. Дедушка – бывший военный – не мог себе позволить грязную обувь, поэтому всегда густо намазывал туфли черным кремом и долго натирал бархатной тряпочкой. Вика почти чувствовала этот запах и ощущение этой ткани в руках. На полочках лежали дедушкины старые шляпы. Такие уже давно никто не носил, но их место там было незыблемо. Этим и была прекрасна эта квартира – у каждой вещи было свое место, как будто испокон веков, со дня сотворения мира. Каждая вещь была отведенном только ей месте, почти вростала и переплеталась невидимыми нитями с другими, такими же неизменными штуками. Приобретенные предметы всегда выделялись кричащей новизной и не вписывались в пространство, пока не состарятся и не займут свое законное место.
Конец ознакомительного фрагмента.