Прованс от A до Z

Мейл Питер

На фоне этой подавляющей роскоши многочисленные экс-вото кажутся желанным элементом, перебрасывающим мостик между грандиозностью декора и бренностью человеческого бытия. Правил, определяющих оформление приношений экс-вото, не существует, это личное выражение благодарности, воплощенное в восковой скульптуре, в живописном полотне, памятном знаке, табличке, мозаике — в чем-то, напоминающем нам о чудесном спасении от катастрофы.

Как естественно ожидать в храме портового города, здесь преобладают изображения судов различных эпох и разных размеров в моменты несчастья, чаще всего в разгар десятибалльного шторма, написанных мрачными красками. Иногда корма уже под водой, бушприт задран к небу, иногда, наоборот, судно погружается носом; мачты снесены, разодранные паруса развеваются на ветру. Громадные волны

смывают с палубы испуганных пассажиров, иные из которых, сохраняя достоинство, придерживают цилиндры, встречая свой последний момент. И все же благодаря вмешательству Богоматери часть этих несчастных спаслась.

Другие спасенные, возможно не одаренные таким художественным талантом, выражали свою благодарность более простым способом. Стены базилики покрывают таблички из мрамора, иногда ненамного большего размера, чем почтовая открытка, с краткими надписями, иногда даже без имен и деталей катастрофы. «Мерси». «Мерси, Бон Мер». Я заметил среди них три таблички, подписанные одной и той же фамилией, но с разными датами.

С течением времени экс-вото стали разнообразнее, художественно совершеннее. Бронзовые медали и модели якорей соседствуют со спасательными поясами и кругами, с каской солдата Первой мировой войны, с матросским беретом, увенчанным красным помпоном. Знамя генерала де Монсабера напоминает об освобождении Марселя от нацистов в августе 1944 года. И множество моделей судов, свисающих с потолка, стоящих у стен в стеклянных витринах. Яхты, бриги, различные трехмачтовики, пароходы, пакетботы, шхуны, буксиры… Почему-то модель корабля «Мэйфлауэр». Несколько типов самолетов, крохотный «Пежо-206». Наконец, чтобы мы не забыли о самом смертоносном виде транспорта современности, скромная табличка напоминает, что Ля Бон Мер — patronne, покровительница, всех мотоциклистов.

Совершенно уникальная экспозиция. Частично исторический музей, частично художественная галерея, одновременно святилище. И своеобразный урок, напоминание, что Средиземное море, которое мы обычно представляем обширной тихой гладью под ласковым небом, может проявить себя как разрушительная сила неимоверной мощи. Я вышел из храма с чувством глубокой благодарности Ля Бон Мер, предохранившей меня от соблазна пуститься в дальнее морское плавание.

F

Fanny

Фанни

Фанни для меня — одна из основных фигур провансальской мифологии, наряду с Лаурой Петрарки и Мирей Мистраля. Возможно, некоторым такое сопоставление покажется святотатственным, но я могу заявить в свое оправдание, что Фанни по меньшей мере в кругах спортивных болельщиков, пожалуй, никак не менее популярна, чем две упомянутые первыми героини. Фанни с нами и среди нас, ее имя у всех на устах, когда идет игра в boules.

Происхождение Фанни столь же туманно, как и большинства других придуманных персонажей. По одной версии, она одна из «групи» — фанаток — игры в шары в Лионе. В наши дни такого рода девицы толпами толкутся вокруг футбольных звезд. Другие утверждают, что она официантка какого-то кафе в Изере. Я, естественно, верю в прованскую версию, согласно которой она работала в баре возле «булодрома» в Ла-Сьота, где изобретена петанка.

Игроки в boules могут расходиться во мнениях относительно происхождения Фанни, но насчет ее места в спорте разногласий не будет. Роль Фанни — утешить проигравшего с разгромным счетом 0:13. Насчет формы утешения тоже особенных разночтений не существует, обычно это поцелуй. Но куда? Когда-то поцелуй доставался исключительно в щеку, но с годами сполз куда-то пониже, чему способствовал некоторый непорядок в туалете Фанни, обнажавший ее derri`ere (зад). В общем, никто вам не мешает выдумать свою версию.

Фанни в словаре игроков в boules упоминается как faire Fanny, обобрать Фанни,

идет речь о baiser Fanny, поцеловать Фанни, embrasser Fanny, обнять Фанни, все это означает счет 13:0. А ее derri`ere запечатлен в спортивных барах всего Прованса в виде статуэток и рельефов, ожидающих поцелуя побежденного. Как и во многих случаях в жизни, утешение ныне не то, что в старину.

F'elibrige

Фелибриж

Главный гвоздь в крышке гроба прованского языка — провозглашение французского единственным законным языком Франции. До тех пор провансальский был одним из семи диалектов окситанского языка, широко распространенного на юге Франции. Парижских бюрократов такая разноголосица, разумеется, не радовала, поскольку ни они не понимали этого языка, ни народ в Провансе не понимал французского. А что за радость принимать законы, если в них никто не понимает ни слова. Все равно что петь для глухих. Государственная же политика как королевства, так и республики, а впоследствии империи ставила целью создание централизованного государства, и государственные служащие активно проводили эту политику в жизнь. И вот в Париже приняли соответствующее решение, ратифицировали его в 1793 году, и провансальский язык изгнали из школ, прессы, правительственных учреждений, армии. Разрешалось пользоваться лишь французским.

Но язык так просто не убьешь, и провансальский выжил. Он естественным путем передавался из поколения в поколение, как я подозреваю, из здоровой антипатии к этим умникам из Парижа. Этот упрямый антагонизм существует и по сей день, особенно он заметен в Марселе. В 1854 году провансальский язык получил солидную поддержку. Фредерик Мистраль и еще шесть поэтов объединились и организовали литературное движение за сохранение для Прованса его собственного языка. Называлось движение Фелибриж, а члены его именовали себя фелибрами, по имени из провансальского фольклора.

Отважная попытка, достойная всяческого восхищения, получившая подпитку в 1904 году, когда Мистралю присвоили Нобелевскую премию по литературе. Однако попытка тщетная. Она и с самого начала носила ностальгический характер, без направленности в будущее. Практика диктовала иное, к тому же и закон был на стороне французского языка, а поэзия и политика — противники разных весовых категорий.

В наши дни редко услышишь провансальский, разве что из уст древних старцев в отдаленных деревнях. Формулы на провансальском языке используются, правда, во время торжественных церемоний, к примеру, на открытии трюфельной ярмарки в Ришеренше, на ежегодных съездах всевозможных обществ. Некоторые слова провансальского обосновались во французском языке. Santon, cabanon, jarre, pistou: соответственно глиняная фигурка, каменная хижина, керамический горшок, подливка чесночная, базиликовая или из оливкового масла. Но следы провансальского можно увидеть и на въезде в каждую деревню.

Вытеснив язык из живой жизни, бюрократы, в своей неизбывной мудрости, позволили ему вползти обратно в виде традиционных названий населенных пунктов. Все больше появляется дублирующих вывесок с названиями на старом провансальском. Под вывеской с надписью Менерб появилась вторая, с названием Менербо, Ришеренш теперь еще и Ришереншо, Экс — Экс-ан-Прувансо.

Это все очень похвально, но следует ли останавливаться на наименованиях городов и деревень? Мало ли еще указателей общественно полезных заведений, где можно было бы продемонстрировать все богатство сочетаний гласных провансальского языка! Ouns, aous, uios, ieous, ais… Почему не представить скромный общественный туалет его местным обозначением le cagadou? Следуя тому же принципу, можно продублировать указатели автостоянки, сельской управы, церкви, фонтана, кафе… Все эти знакомые места получат новый романтический налет, навеянный старым языком. Это понравилось бы фелибрам, а главное, заставило бы озадачиться непонятливых иностранцев-парижан.