Провинциал, о котором заговорил Париж
Шрифт:
— На каком основании? — с ледяным спокойствием осведомился д'Артаньян, не сдвинувшись с места.
— Не прикидывайтесь дурачком, ваша милость, — зловещим тоном протянул сержант. — Нам сообщили благонадежные и благонамеренные люди, что вы были зачинщиком дуэли…
— И где же пострадавшие?
— А кровь, кровь на земле? — торжествующе возопил сержант, тыча толстым пальцем в успевшие уже подсохнуть пятна на том месте, где сидел Атос.
— Вы полагаете, что это неопровержимое доказательство? — столь же хладнокровно вопросил д'Артаньян.
— Я,
— А если я не подчинюсь?
— Справимся! — пообещал сержант, чувствуя себя в полнейшей безопасности с тремя дюжинами подчиненных за спиной. — И не с такими фертиками справлялись… Эй, кто там с веревками, давайте сюда!
Де Вард сделал д'Артаньяну знак не противиться.
— И все же! — строптиво сказал гасконец. — Как вы можете арестовывать дворянина на основании столь зыбких улик? Где трупы или хотя бы раненые? Где другие участники? Мы просто прогуливались здесь с моими друзьями…
Сержант преспокойно спросил, ухмыляясь:
— Вы, милсдарь, всегда гуляете этак вот, с парочкой шпаг в руках, помимо своей на поясе?
— А как же, — невозмутимо ответил д'Артаньян. — Такие уж привычки у нас в Беарне — чем древнее и благороднее род у дворянина, тем больше он с собой прихватывает шпаг, отправляясь на прогулку. Иные, случается, с целой охапкой изволят гулять, и никто не подумает удивляться, не говоря уж про претензии со стороны полиции. Так что я еще скромно выгляжу для истинного гасконца с этим вот убогим арсеналом…
— Тут вам не Гасконь, а Париж, — насупился сержант, заподозривший наконец, что над ним издеваются. — Если каждый тут начнет щеголять провинциальными обычаями, гасконскими или там бургундскими — выйдет форменная неразбериха и хаос, а мы не для того его величеством поставлены блюсти… Ну, отдадите вы, наконец, шпаги?
— Держите, — сказал д'Артаньян со вздохом расставаясь и с отцовским подарком, и с трофеями. — Только учтите вот что: эти господа здесь совершенно ни при чем, они случайно тут оказались…
— К ним у нас претензий нет, — заверил сержант, облегченно вздохнув при виде того, как арсенал д'Артаньяна перекочевал в цепкие руки его подчиненных. — Про них нам указаний не было, а вот вашу милость описали так, что ошибки быть никакой не может… Извольте проследовать!
Он мигнул сыщикам, и они тотчас образовали вокруг д'Артаньяна настоящее пехотное каре, из которого не было никакой возможности вырваться. Напоследок де Вард послал ему выразительный взгляд, и гасконец, вздохнув, зашагал под неусыпным надзором десятков глаз.
— Вы, милсдарь, не переживайте, не стоит оно того, — ободряюще сообщил сержант, пыхтя ему в затылок. — На галерах трудно только первые двадцать лет, а потом, утверждают знающие люди, как-то привыкаешь…
Д'Артаньян
— Любезный, вы и представить себе не можете, как я тронут вашим дружеским участием в моей судьбе… Если я сейчас разрыдаюсь от умиления, это не будет противоречить каким-то вашим полицейским предписаниям?
— Рыдайте хоть в три ручья, мне-то что? — пробурчал сержант. — Не запрещено…
— Мы прямо в Бастилию сейчас? — осведомился д'Артаньян с наигранным безразличием.
— Ишь! — проворчал сержант. — Эк вас всех в Бастилию тянет почета ради… Нет уж, милсдарь, позвольте вас разочаровать! В Бастилию, надобно вам знать, препровождают серьезных преступников, а ежели туда пихать каждого дуэлянта, Бастилия, пожалуй что, по швам треснет… Довольно будет вашей милости и Шатле!
Как ни удивительно, но в первый момент д'Артаньян ощутил нешуточную обиду — чуточку унизительно для человека с его претензиями было узнать, что он недостоин Бастилии…
Глава четырнадцатая В узилище
Тюрьма, безусловно, не принадлежит к изобретениям человеческого ума, способным вызывать приятные чувства, конечно, если не считать тех, кому она дает кусок хлеба и жалованье. Однако д'Артаньян, как легко догадаться, в их число не входил, наоборот…
По дороге к крепости Шатле он бахвалился, как мог, шагая с таким видом, словно прибыл инспектировать войска, а стражники стали его почетным сопровождением, но, оказавшись под сводами старинной тюрьмы, в густой и словно бы промозглой тени, казавшейся изначальной и существовавшей еще до начала времен, поневоле ощутил закравшийся в сердце холодок неуверенности и тоски (слава богу, о настоящем страхе говорить было бы преждевременно).
Печальная процессия, где д'Артаньян имел сомнительную честь быть центром внимания и единственным объектом зоркой опеки, миновала обширный крепостной двор, где д'Артаньяну тут же шибанул в нос омерзительный запах трупного разложения, — здесь по старинной традиции выставляли для возможного опознания подобранных на парижских улицах мертвецов, чью личность не смогли удостоверить на месте (провожатые гасконца, в отличие от него, восприняли это удручающее амбре со стоицизмом завсегдатаев — то есть, собственно говоря, и не заметили вовсе).
Охваченный странной смесью любопытства и подавленности, д'Артаньян прошел по длинному полуподземному коридору, поторапливаемый конвойными скорее по въевшейся привычке, чем по реальной необходимости (впрочем, надо отметить, обращение с ним, как с человеком благородным, все же было не таким уж грубым). Совершенно несведущий в данном предмете, он ожидал каких-то долгих церемоний и возни с бумагами, но его, столь же равнодушно поторапливая, повели по выщербленной лестнице, затолкали в обширную комнату — а мигом позже дверь захлопнулась с тягучим скрипом, заскрежетал засов и звучно повернулся ключ в громадном замке.