Провинциальная девчонка
Шрифт:
Он медленно надвигался на нее, а она так же медленно отступала.
– Мне абсолютно все равно, сколько у вас денег. Там, в Бостоне, вы всех одурачили, верно? Они, вероятно, считают, что вы неумолимый преследователь убийц и преступников.
– Именно так и есть, и я горжусь этим.
– Вы беспокоились за Джона Патрика и именно поэтому купили ограду. Следовательно…
– Только не это, – остерег он.
– Следовательно, вы милый. Тео покачал головой:
– Нет. Будьте честны, беби. Я знаю, почему вы меня поцеловали.
Она уже почти
Он продолжал наклонять голову, пока его губы не оказались в дюйме-другом от ее рта.
– Сказать, почему вы меня поцеловали?
– Уже затаила дыхание.
– Все просто. Вы меня хотите.
Он ожидал протеста, по ничуть не разочаровался, услышав ответ:
– Что правда, то правда, спорить не буду.
– И знаете, что еще?
Она отклонилась, чтобы лучше рассмотреть его.
– Вы умираете от желания обнять меня.
Он чуть сильнее прижал ее к себе. Она сцепила руки у него на талии и запустила большие пальцы под ремень.
– Ну вот я и обняла вас. Вам нужно срочно поработать над своим «эго». Я заметила, что в присутствии женщин вы немного теряетесь. Это очень печально,., но…
– Но что? – спросил он и потерся подбородком о ее щеку в ожидании некоего чуда.
– Ты все равно милый, – прошептала она и, прикусив зубами мочку его уха, потянула.
Тео застонал.:
– Сейчас покажу тебе, какой я милый!..
Он яростно оттянул за волосы ее голову и впился в губы исступленным поцелуем: жарким, страстным, влажным, огненным… непередаваемо возбуждающим, с каждым мгновением становившимся все более опьяняющим. Выражение «глина в его руках» пришло ей на ум, но вскоре все исчезло, едва она прильнула к нему и все сколько-нибудь связные мысли вылетели из головы.
Поцелуй все продолжался и продолжался, и вкус его рта казался таким восхитительным, что она неосознанно старалась прижаться к нему все теснее.
Его прикосновение было греховно-чувственным, и она боялась одного: что все это прекратится. Тео ласкал ее руки, шею, плечи, творя несказанное волшебство, и вскоре она, окутанная эротическим туманом, повторяла про себя, как молитву:
– Только не останавливайся. Только не останавливайся. Нет!
Она выкрикнула это через мгновение после того, как он отстранился. Оба дрожали.
– Что «нет»? – проворчал он, задыхаясь.
Она была безоглядно счастлива сознавать, что стала причиной его состояния. Правда, ей тоже без него плохо. Одиноко.
– Что «нет»? – повторил он, наклонясь и снова целуя ее. Легкая, нежная ласка, только подогревшая желание.
– Не знаю…
– Это выходит за все рамки. Просто из рук вон!
Ее лоб был прижат к его груди, и когда она кивнула, макушка ударилась о его подбородок.
– Кстати, о руках…
– Да?
Он чмокнул ее в макушку,
– Вам, вероятно, следует убрать руки.
– Что?
– Ваши руки, – проскрипел
– О Господи!
Не менее пяти секунд ушло на то, чтобы извлечь пальцы из его джинсов. Пряча горящее лицо, она повернулась и вылетела из комнаты. Взбегая по ступенькам, она слышала за спиной его смех.
Мишель схватила халат, вошла в ванную. Раздевшись, она включила душ на полную мощь, встала в ванну и с такой яростью задернула занавеску, что едва не разорвала.
– Причина номер один, – пробормотала она. – Он разобьет мое сердце.
Глава 23
Тео и Мишель добрались до «Лебедя» как раз без четверти семь, В самом баре и вокруг бурлило веселье. Старые фургоны и ржавые пикапы, все как один щеголявшие ружейными стойками и яркими наклейками на бамперах, загромоздили почти всю стоянку. Владельцы, похоже, предпочитали девиз «Я бы лучше порыбачил», но внимание Тео привлекла наклейка с объявлением «GATOR-AID» <Помощь аллигаторам (англ). По созвучию с «band-aid», полоска бактерицидного лейкопластыря.>, выведенным яркими светящимися буквами. Приглядевшись, он заметил изображение аллигатора с полоской лейкопластыря, но так и не понял, что это должно означать.
Тео заметил также, что новеньких машин на стоянке не было. И если до сих пор имелись какие-то сомнения в бедности здешних жителей, лучшего доказательства было не найти. Некоторые машины выглядели так, что хоть сейчас вези их на автомобильное кладбище. Но он уже успел усвоить одно: обитателям Боуэна приходилось обходиться тем, что есть.
– О чем ты думаешь? – спросила она, обходя серый помятый фургон.
– О том, как трудно здесь сводить концы с концами. И Удивительнее всего, что жалоб я не слышал.
– И не услышишь. Для этого они слишком горды.
– Я уже упоминал, какая ты сегодня хорошенькая?
– В этой старой тряпке?
«Старой тряпкой» был короткий сарафан с треугольным вырезом в бело-голубую клетку, который она выбирала не меньше двадцати минут. И еще столько же возилась с прической: распустила волосы, обрамлявшие лицо мягкими локонами. Пришлось немало потрудиться, чтобы они выглядели так естественно, словно вились от природы. Потом она слегка мазнула румянами по высоким скулам и нанесла на губы немного помады и блеска. Только сообразив, что стала придавать слишком много значения своей внешности и уже третий раз переодевается – ради него, конечно, – Мишель взяла себя в руки.
– Когда кто-то делает вам комплимент, следует благодарить. Ты сегодня очень хорошенькая, – повторил он, – в этой «старой тряпке».
– Тебе нравится подтрунивать надо мной?
– Угу.
Он солгал, назвав ее хорошенькой, но не мог облечь в слова то, что почувствовал, когда она спустилась вниз. В голове вертелось только одно: динамит. Просто динамит. Правда, вполне подошло бы и прилагательное «ослепительная», но было еще одно определение, слишком смущавшее его, чтобы произнести вслух. Изысканная.