Провинциалы. Книга 4. Неестественный отбор
Шрифт:
– Найдется, – отозвался Черников, осмысливая такой поворот и передумывая высказывать все, что хотелось, по поводу деятельности руководимого Глебом учреждения. Уточнил: – В Дом творчества?
– В он самый… И отдыхай, сколько заблагорассудится. Один срок уже оплачен…
Лицо Черникова потемнело.
– Извини, Борис Иванович, я имел ввиду курс или, как там, путевку…
– Да ничего… Однако слово материально… Спасибо тебе за заботу… И что, могу прямо сейчас поехать?
– Можешь, только зачем? Посидим вечерком, – и всплеснул руками, что-то вспомнив. – Нет, не посидим… –
– Далеко? Надолго?
– В Магадан… – Усмехнулся. – По доброй воле… Между прочим, познакомлюсь со знаменитыми местами… Пока на неделю, а там как дела пойдут…
– Злодейства коммунистов изучать?
– И их тоже, – уклончиво отозвался Пабловский.
– Ну ладно, тогда я сегодня и отправлюсь… мотать срок, – отчего-то обиделся Черников, понимая, что это глупо, но не в силах сдержаться.
– Отдохни, Борис Иванович, – отстраненно произнес Глеб, смахивая газету с папки, которая явно хранила в себе какие-то секреты…
…Пабловский появился в Доме творчества через пару недель, когда Черников уже пресытился общением с себе подобными, крепко рассорившись с доброй половиной временных обитателей этого заповедного места, апологетами уходящего режима, и предпочитал теперь вместо дебатов неспешные прогулки по окрестностям или нечастые визиты к Фазилю Искандеру, с которым был знаком с той поры, как прочел в самиздатовском «Метрополе» «Пиры Валтасара» и не выдержал, напросился на встречу, собираясь написать очерк, но очерка не получилось, а проговорили они тогда допоздна и потом еще не раз встречались. И когда он ожидал суда, Фазиль организовал публикацию его рассказа в солидном еженедельнике. Это возымело действие, внесло сумятицу в судейские ряды, заставило поубавить рвение, отказаться от большего, требуемого прокурором срока.
Фазиль был по-восточному мудр, не спешил ни превозносить, ни хаять задорно-скандального Ельцина, его сейчас больше заботила назревающая война в родных местах. Он пытался примирить грузин и абхазов, хотя не очень верил, что это удастся совокупно всем миротворцам.
Они посидели вечерок за хорошим вином, немного посплетничали, существенно перемыли косточки тем, кто пришел к власти, находя в их действиях непродуманную торопливость, порадовались возвращению из американского Вермонта Солженицына, веря, что услышат от него ответы на многие вопросы, на которые не способна ответить власть, и расстались с пониманием необходимости раздельного плавания в этом все более и более начинающим штормить море человеческих судеб…
Глеб прикатил под вечер на служебной «Волге», уверенный и преисполненный понимания своей значимости, из вместительного дипломата вытащил бутылку французского коньяка, баночку черной икры с этикеткой на английском языке, сервелат, сыр, пару банок шпрот, пару лимонов, коробку шоколадных конфет. Быстро сообразил импровизированный стол, болтая о пустяках, погоде, скандалах московских знаменитостей, об энтузиазме народа «от Москвы до самых до окраин», освобождающегося от гнета коммунистов, потом заставил выпить и похвалить действительно неплохой коньяк и только после этого перешел к делу.
– Ну что, Борис Иванович, давай вторую
– И, подняв рюмку, торжественно произнес: – Выбирай: «Огонек» или «Московские новости»? – Видя удивление Черникова, со смехом сказал: – Шучу, Борис Иванович, шучу… Этих не сдвинешь… Но мы вот тут задумали открыть на всю Россию правительственную газету.
На нее и сядешь… Давай за это…
– Погоди, Глеб… Какая еще правительственная?
– Как и положено. Новая «Правда»… О! – Он воздел палец.
– А что, хорошее название: «Новая правда».
Черников выпил залпом.
Поморщился. Не столько от коньяка, сколько от возникшего вдруг четкого понимания, что ничего в этой «Новой правде» нового как раз и не будет.
– Спасибо, конечно, за честь, но я откажусь.
Глеб даже поперхнулся коньяком. Откашлявшись, удивленно уставился на Черникова.
– Шутишь, Борис Иванович? От таких предложений не отказываются.
– Значит, буду пионером…
– А почему? – поинтересовался Глеб после паузы. – Если, конечно, не секрет.
– Никакого секрета. Я слишком долго зависел от других… И службу подневольного редактора хорошо знаю.
– Ну, это при большевиках было, теперь никто плешь проедать не будет, – с облегчением произнес Пабловский. – Я уже тебя Полторанину расписал, он ждет…
– Кто такой Полторанин?
– Министр печати…
– Который в «Правде» работал?
Черников положил в рот дольку лимона, стал медленно жевать.
Выражение его лица не менялось, а Пабловский не выдержал, скривился, словно ел сам, сглотнул слюну, философски изрек:
– Все мы выросли из одной шинели…
– Вот поэтому и знакомиться не стоит, – многозначительно произнес Черников. – Если ты хочешь мне помочь, то найди что-нибудь не в Москве… Например, в старом русском городе Ярославле… Или в Смоленске…
– Там искать нечего… Пока до провинции дойдет… Нет, ты серьезно отказываешься? – опять засомневался Глеб. – Ладно, не хочешь на «Новую правду», давай другую подберем…
Черников покачал головой.
– В Москве не хочу оставаться. Отвык, видимо, за эти годы… От суеты, спешки… От того, чтобы угождать одним и наступать на мозоли другим… Хочу что-нибудь свое делать, независимое ни от кого, кроме меня и Бога… Я тут прикинул, на пару номеров у меня денег найдется, а там, глядишь, добрые люди помогут…
– Нет, я тебя все-таки не пойму. – Глеб неторопливо вытер пальцы большим клетчатым носовым платком, с каждым движением становясь все трезвее и серьезнее. – Ты действительно хочешь издавать свою газету?
– Хочу, – твердо произнес Черников.
– В провинции?
Он кивнул.
– И, конечно, не продажную… Ну, я имею в виду, не обслуживающую ничьи интересы…
Черников опять согласно кивнул.
– В таком случае это предприятие обречено.
– Мы все изначально обречены. Ничто не вечно под луной, – оптимистично изрек Черников. – Но порой пилигрим значит больше правителя. Это тебе еще хочется насладиться утехами преходящими, у тебя впереди есть время и разочароваться, и покаяться, если что… Я свой лимит уже использовал, сделать бы то, что задано…