Провинциалы. Книга 5. Время понимать
Шрифт:
Узурпация власти (именно так Жовнер понял сложившуюся в организации систему правления) привела к тому, что практически в первые дни перемен краевая писательская организация раскололась на приверженцев коммунистического режима и ее противников.
Приверженцев оказалось больше, и они вошли в организацию, которая стала называться Союзом писателей России. Правда, вместе с советской властью осталась в прошлом и власть певца степного края, да и не было теперь никакого интереса занимать практически ничего не значащее и не влияющее на ситуацию кресло.
Более оптимистично смотрели в будущее приверженцы демократических перемен во главе с Георгием Шумаровым, человеком уважаемым
Апрелевцев было меньше, но это были авторитетные люди. В том числе и один из инициаторов разделения Вадим Чернов, поклонник Хемингуэя, похожий на знаменитого писателя бородой и прозрачным письмом, известность к которому пришла в тридцатилетнем возрасте после публикации повести о велогонщике. В советские времена он немало поездил по стране, добрался даже до Курил и написал несколько пронзительных повестей о современниках. Но и слыл неудобным для власти скандалистом, не стеснявшимся, невзирая на личности и ситуацию, рубить правду-матку…
В это время Жовнер числился в молодых и талантливых и членом писательского сообщества не являлся. Шумарова и Чернова он видел мельком и попал в поле их зрения только потому, что в начале восьмидесятых они руководили семинаром и рекомендовали тогда его повесть в краевой альманах. Но эта рекомендация силы не возымела, и повесть редактором альманаха была отвергнута…
Жовнер получил членский билет, когда последний советский руководитель писателей Ставрополья уже не производил впечатление сильного мира сего – он ушел со своего поста вместе с компартией. Как-то в кабинет, занятый к тому времени энергичным новым секретарем – казаком, краеведом, поэтом, депутатом городской думы, вошел шаркающей походкой согнутый, в темных очках, осторожно приглядывающийся и прислушивающийся к произошедшим переменам, явно не понимающий и не принимающий их, невзрачный, старенький, потерянный человек…
Спустя некоторое время он отошел в иной мир, забытый почти так же, как первый секретарь крайкома, в кабинет которого Кашпуров когда-то заходил без приглашения…
Но перед казаком Витиславом Ходаревым этот кабинет, правда недолго, занимал поэт Иван Белоусов, приехавший с Дальнего Востока. Был он поэтом настоящим и руководителем грамотным, но по причине своей чужеродности этой земле, отсутствия влиятельных родственников и связей, да и в силу изменившегося отношения к писателям, должного уважения к себе так и не дождался, хотя за время пребывания председателем правления сделал для членов краевой организации Союза писателей России немало. При нем тогдашний губернатор отмечал юбилей организации за одним столом с писателями. Это был знак уважения (как оказалось, последний) со стороны власти тем, кто еще недавно помогал ей влиять на общество…
Ходарев занял кабинет, когда уже обруганный соцреализм, а вместе с ним и уважаемый прежде реализм в литературе были преданы забвению и книжные магазины заполонила массовая переводная литература и откровенные подделки под популярное чтиво. Классики русской литературы теперь изучались в сокращенном варианте, литература современников, написанная в традиционном ключе, издателей не интересовала: они были одержимы зарабатыванием денег и в угоду отчего-то стремительно поглупевшей читающей публике выдавали нагора чтиво все более и более низкого качества. Благодаря депутатскому мандату, статусу казака и связям Ходарев все же
В это время Жовнер и стал членом Союза писателей России, не согласившись с доводами Баяра Согжитова (они продолжали поддерживать связь) вступить в альтернативный писательский профсоюз, объединивший приверженцев демократии – Союз российских писателей, в котором Баяр, как и Борис Иванович Черников, состояли с первых дней его создания. Жовнер в это время жил другими заботами и особо не вникал, какой из союзов праведнее, хотя наследником Союза писателей России (с его немаленьким имуществом), стал больший по численности Союз писателей России. Для себя Жовнер окрестил традиционно одних «западниками», а других «славянофилами», хотя это не соответствовало действительности: и в том, и в другом союзе были люди разных взглядов.
На вступление именно в «славянофильский» (при хоть и пошатнувшейся, но все еще не исчезнувшей симпатии Жовнера к западной цивилизации) его подбил Сергей Белоглазов. Правда, подал документы он уже после того, как Белоглазова похоронили.
…В тот день он заглянул на работу к Жовнеру ближе к вечеру: невысокий, нешумный, с неизменной улыбкой на губах и традиционным, произносимым не без иронии: «Процветаете, капиталисты…
Нет на вас коммунистической управы». Потом пристроился за журнальным столиком в углу кабинета, открыл «дипломат», извлек оттуда чекушку и, не особо настаивая, выпил, закусил пирожком и после паузы начал с прочтения только что написанного им рассказа (благо рабочий день уже закончился и их никто не отвлекал) о колхознике, который, прослышав, что французы едят лягушек, переловил всех обитателей деревенского пруда и принес мешок с добычей в магазин в полной уверенности, что сейчас за них выручит большие деньги…
Рассказ был недлинным, вызывал и смех, и слезы одновременно и точно отражал вдруг охватившее общество стремление разбогатеть любой ценой. Таких рассказов-былей у него было немало, но сам автор считал их мелочовкой, написанной для разминки. О главном своем произведении – исследовании жизни тех, кто сыграл роль в становлении здешних мест, в закреплении России на Северном Кавказе, – он упоминал редко, и если чем и делился, так это гипотезами, к которым приходил, изучая архивные документы.
Обсуждение литературных вопросов неизменно перетекало в разговор о положении писателей в новой России, России малиновых пиджаков и коробок из-под ксерокса, набитых долларами. В итоге, как правило, они приходили к единодушному мнению о том, что и красно-коричневый окрас тоже неприемлем. Иногда они касались темы, от которой лицо Сергея мрачнело, и под нее он допивал то, что еще оставалось. Провоцировал его на разговор о работе Жовнер: было интересно не только услышать последние новости из Белого дома, но и понять, что происходит на политической кухне, куда, естественно, чужим вход был строго запрещен.
– Старичок, поверь мне, меньше будешь знать, совесть мучить не будет, – поморщился Белоглазов. – Нормальный человек там работать не может.
– Но ты же работаешь?
– Я?.. Мы с ним одной пуповиной повязаны, – обреченно произнес Сергей, имея в виду губернатора. – Это ты в партию зашел и вышел…
Конец ознакомительного фрагмента.