Проводник электричества
Шрифт:
Будто в своем уделе — каждую стоящую под паром или засеянную рожью десятину, как тело женщины, с которой прожил двадцать лет — каким оно было и каким оно стало, — Нагульнов знал сложносоставную систему преображенских улиц, парков, набережных, мостов, проездов, пустырей, промзон… не топографию, не карту транспортных и пешеходных маршрутов по району, а настоящую, изнаночную, скрытую за бутафорскими фасадами центральных улиц жизнь — структуру кормления, розыска, слежки и бегства.
Знал свалки и коллекторы районных очистных сооружений, все расселенные, стоящие на капремонте или под снос дома, подвалы, чердаки, туннели, депо и
Знал по ухваткам местных коммерсов, владельцев нефтеперегонных, консервных, мебельных заводов и нелегальных производств, держателей игорных клубов, ресторанов, салонов красоты, авторемонтных мастерских, автозаправок, банных комплексов, борделей, продуктовых магазинов, харчевен, забегаловок, ларьков, «тонаров» и т. п.
Знал поименно, по ухваткам всех местных пушкарей (кто чем и от кого банкует — от басурман, цыганского отродья или залетных милицейских с гээнкаш-никами), десятки знал блат-хат — обшарпанных затхлых собачьих конур различных метража и планировки, пустых хоть шаром покати и захламленных в то же время инструментами и мусором героиновой варки: кастрюлями, тазами с черно-коричневым нутром, комками и жгутами полотенец, газетными кульками с отжатым вторяком и прочей мелочевкой вроде баянов, ложек, перетяг.
Район был сытный, жирный, с кормящей громадой Черкизона, который был не просто город в городе — бездонной черной глоткой, незаживающей дырой в пространстве подконтрольного района, которая глотала и изрыгала тысячи людей и тонны контрафакта, — гораздо большим, веществом всей жизни, передающей средой; жирные струи сытости и роскоши и в то же время ледяные токи голода и злобы упруго, ощутимо растекались от него; и продырявленные трупы держателей ларьков, и нелегалы, что проламывают череп местным старикам, чтобы проесть их пенсию, и полчища фанатов, забивающие «черных», и уйма обезумевших наркуш, которые воруют со строек электрические дрели или размахивают ножиком, не разбирая возраста и пола своих жертв, — все это было производным, метастазами.
Слоеный пирог рынка рвали в сотни глоток — все ведомства, все эшелоны власти; в румяной нижней корочке его, средь тысяч земляных обыкновенных беспаспортных, безгласных человеческих устройств, Нагульнов грабил вдосталь — не помышляя о миллионах, которые вращались в вышних сферах, на уровнях центральных аппаратов МВД и ФСБ, московской мэрии и федеральных министерств: вся эта астрономия вообще отсутствовала в плане нагульновского мира, ведь люди как рыбы — не могут безнаказанно перемещаться с одной глубины на другую.
Существовать в пределах отведенной зоны, зная, что кровь течет у смертных тварей одинаково и что калибр 7,62 отменно снимает разницу в мандатах, счетах и полномочиях. Отсюда «их» не видно, но и нас оттуда сверху «им» не увидать, и здесь он, на своей земле, — и царь и бог. Ермак, твою мать, покоритель Сибири. С «макаровым» под мышкой и ксивой в кармане.
Как зверь, как по меже, издалека опознаваемый гаишными постами («вон Железяка прет», «нагульновский «Инфинити»), он гнал по долгой Краснобогатырской, мимо мелькнувшего надгробиями, крестами Богородского, по осевой
2
Сутки майору предстояли нервные, с одновременной слежкой за десятком точек, с синхронным штурмом десяти добытых адресов. Варфоломеевская ночь. План «Барбаросса». Два месяца волки его, нагульновской, оперативной стаи шли за добычей по путаному следу, неутомимо продираясь сквозь бодливые кусты, по брюхо в дегтярной воде и в снегу, готовили и приближали сегодняшний день X, гнали к оврагу мелкого барыгу — сначала одного, потом другого, брали за горло, но не рвали, задача ставилась — тряхнуть и вынуть душу. Ничто сегодня не должно было сорваться.
Нагульнов докурил и двинулся в дежурку оценить улов: Чума и новый Игорь хлопнули кукусика у дома-башни на Халтуринской; чернявый уебок — Евлоев, кажись, — стоял, застегнутый, с моргающей плачущей мордой.
Кукусика свели в подвал, майор спустился следом, со скрежетом ногой подпихнул к столу железный стул, уселся, выложил на стол пудовые ручищи — лиловая рубашка униформы на мощном грузном торсе чуть не лопалась, — кивнул. Чума незаметно и крепко толкнул в плечо обглодыша, и тот обвалился на лавку напротив, мучительно разглядывая что-то у себя за лобными костями.
— Короче, так, говнопродавец, — сверля кукусика на малых оборотах исподлобья, толкнул Нагульнов, — сейчас поешь мне быстро всё про своих сбытчиков — я даже тебе скажу про кого. Амоев и Дзагаев — пароли, явки, адреса, где будут оба этой ночью.
— Да ты чего? Я чистый шел, пустой. Это он мне подки… — мотая головой и лыбясь полоумно, кукусик стал отбрехиваться жалко и захлебнулся, ойкнул от тяжелого удара по затылку.
— Ты что-то недовсасываешь, глист, — сказал майор без выражения; давить таких совсем неинтересно было. — На срок ты все, уже пошел, за сбыт. Вопрос один — ты хочешь жить непокалеченным? Амоев и Дзагаев, ну!
— Не знаю таких, не знаю. Себе, себе брал… у Билана. Сам, сам всю жизнь ищу, где у кого… — заныл кукусик и получил пудовым кулаком по темени.
— Еще раз скажешь «свой», «себе» — башку пробьем и скажем, так и было. Сдашь мне этих двух — доживешь до суда.
— Стой, стой, подожди, я могу заплатить.
Чума схватил уебка за загривок и что есть силы трахнул головой об стол. Рывком поднял — лоб рассечен, нос перебит, обильно льется юшка.
— Слышь, чмо, я кто тебе? Патрульный? Участковый? Да у тебя грамм сто должно в день уходить, чтобы мне заплатить. Расстегни ему руки, пусть морду утрет. Где должен встретиться с Амоевым сегодня, где эта улица, где этот дом?
— У зоомагазина на Красно… богатырской, — захлюпал кукусик, потек. — Там он всегда стоит, за домом, за высоткой.
— Теперь Дзагаев где, Дзагаев?
— Такого имени не знаю, — заныл ублюдок, утирая кровавые сопли.
— Да ну? А Сулеймана, Беса знаешь? Мы. Все. Знаем, — раздельно, будто гвозди забивая, вколотил Нагульнов. — Что эта тварь снабжает полрайона, что все вы — ты, твой брат Хасан, Артурчик, Шило, Дохлый — говно берете у него, бодяжите и продаете чеки через форточку.
— Да я давно уже с ним дела не имею.