Пройдя долиной смертной тени
Шрифт:
— Ты типа в попы собираешься податься? — Мария даже старается звучать не слишком издевальчески, все-таки молодой человек ей помогает. — Просто поддерживаю разговор.
Она даже на всякий случай решила оправдаться, подняв ладони вверх. Не каждый день попадаешь в такую ситуацию, а верующие обычно такие нежные.
Ему не первый раз приходится слышать такое. Сейчас все подались в атеисты — просто удивительно. Но Филипп не обижается, напротив. Как там — меня гнали и тебя будут гнать.
— А ты знаешь, откуда взялось слово «поп»? — спрашивает
Мария лишь пожимает плечами. Зачем и для чего ей эта информация? Ладно, может, когда-нибудь пригодится. В какой-нибудь алкогольной игре на эрудицию.
Он набрал номер, но услышал только длинные гудки. Ничего удивительного, что ему никто не отвечает.
— Кажется, что у нас проблема.
И что с ней теперь делать? Филипп смотрит на Марию оценивающе, с некоторым презрением оглядывая ее костюм. Пусть она не православная монашка, но все равно… Прости Господь ее душу — не ведает, что творит.
— Придется подождать до утра.
Он кивает на диван, где лежит сложенный плед. Ничего такого, но… Пусть устраивается. А у него есть кресло-кровать.
И вновь Сербская пожимает плечами, когда понимает, что ей придется остаться здесь на ночь — она совершенно не против провести время с красавчиком. Правда, обстановка вокруг не самая уютная, но да и хер с ней. Мария бывала в местах и похуже. Да и дома ее никто не ждёт — родители давно переехали за город в приличное садовое товарищество, так что теперь квартира на Новослободской с чудесным видом на небольшой, но ухоженный пруд в ее полном распоряжении.
Конечно, теперь все стало чуточку проще — она могла бы просто зарядить свой телефон и всё же попытать счастье в приложении. Но делать этого, конечно, не станет. Как хорошо, что Филипп пока об этом не подумал.
— Мы ляжем спать прямо сейчас? — не без подвоха интересуется девушка. — Может, хоть поболтаем? У меня был дико дерьмовый день, пожалуйста.
Она почти канючит.
— У тебя есть какая-нибудь еда?
С девушками у Филиппа было сложно. Не то чтобы он к ним плохо относился — они его не интересовали. Все помыслы юноши были направлены на Господа, и потому поведение этой девушки плохо укладывалось в его картину мироздания. Она что-то от него хочет? Или не хочет ничего? Что происходит, и почему он должен вести себя так, как хочет она, тогда как ему самому некомфортно?
Слишком много вопросов, при полном отсутствии ответов.
— Если ты хочешь, — растерянно пробормотал он. — Можем поболтать.
На самом деле Филипп даже не понимал, о чем конкретно. Ну пусть будет так.
— Расскажешь, что-нибудь?
Смешно, что такой вроде бы строгий, импозантный юноша в каких-то моментах был как дитя.
— Есть чай с конфетами. Знаешь эти — мишки в синих обертках. Мои любимые.
Как радует, что нет поста!
Мария вздохнула. Она-то расчитывала на что-то полноценное, но раз конфеты, то конфеты. Эти богослужители что ли святым
— Тогда веди на кухню, — улыбнулась Сербская и поднялась со стула.
Разбивая мерзкий стереотип о том, что все красотки любят говорить о себе, она, напротив, этого избегала. Мария не считала себя слишком незаурядной, но и скромницей не была. Но больше всего она не любила касаться темы своей учебы. Потому ловко перевела тему, заворачивая за Филиппом в кухонный дверной проем.
— Почему ты решил посвятить себя Богу?
Сейчас Сербская спрашивала это без издевки совершенно. Хоть, возможно, и преследовала свои небольшие низменные интересы.
Панфилов редко принимал гостей. Можно сказать — не принимал их вовсе. У него было мало друзей в семинарии, а вне ее и вовсе не было. Но с ним хотели общаться, правда, только потому, что он был в числе первых учеников. И в местах близких к Богу было полно карьеристов. Вот только сам Филипп таковым был лишь отчасти. Экзальтированный, он верил в собственное предназначение, и желал прикоснуться к божественной благодати.
Вместе с Марией они пошли на кухню — узкую и полупустую. Филипп поставил чайник и достал чай в пакетиках. На столе появились две кружки и конфеты в вазочке. Панфилов любил конфеты и позволял себе этот грех, но лишь тогда, когда не было постов.
— Потому что я считаю Господа основой всего сущего. Потому что хочу, чтобы через меня Господь говорил с людьми и нес спасение в этот мир.
Филипп разлил чай по кружкам.
— А почему ты блудница?
Сербская уже подносила кружку к губам, когда услышала этот вопрос, и едва не поперхнулась, рассмеявшись.
— Тогда ты можешь считать, что через меня говорит Дьявол, — ее это откровенно забавляло. — Может, избавишь меня от беса? В православии же есть обряды изгнания, ага?
А что — был бы очень интересный экспириенс.
— Я буду вскрикивать, а ты орудовать своим распятием. Ты же знаешь, что слишком красив для попа, верно?
Мария продолжала посмеиваться, глядя на выражение лица Филиппа. Когда-нибудь она попадёт в ад.
Панфилов еле донес кружку до рта. То, что говорила эта девушка было ужасно. По правде сказать, он давно не слышал подобного богохульства. Семинаристы сами любят сугубо богословские шутки, и многие из них на грани фола, но одно дело шутки, в совсем другое — богохульство. За такое можно получить вечное проклятие.
— Твои речи выдают глубокую душевную рану, — осторожно начал он. — Без нее никто не станет поносить святое.
Он вздохнул и поставил кружку на стол. В уголках его глаз собрались слезы. Ему стало жаль Марию.
— Горе заставляет тебя быть такой, а не радость. Что же такое случилось? Почему душа твоя неспокойна и смущена?
Сербская закатила глаза. К такому, видимо, и не подступишься. Угораздило же ее оказаться дома у парня, с которым ни пошутишь, ни переспишь. С одной стороны — и хорошо, можно не переживать за свою безопасность. Но с другой… обидно вообще-то.