Пройти чистилище
Шрифт:
— Ты опять за свое — нахмурился Кемаль, отходя от картины. — Это слишком рискованно, Том.
— У тебя есть другое предложение? — спросил Том. — Раз они вышли на Сюндома, значит, знают и про Матвеева. Мы должны рискнуть, постараться передать им дезинформацию. И проследить путь этого сообщения. Только таким образом мы сможем узнать, почему у нас были столь явные провалы по Англии. И почему, наконец, они вышли на моего шведа.
— Наверное, ты прав, — расстроенно ответил Кемаль, автоматически подходя к другой картине. Это было полотно Ренуара «На лугу».
— Интересная
— Господи, — взмолился Кемаль, — раз ничего не понимаешь, хотя бы молчи. Идем лучше направо. Там мой любимый Клод Монэ. Может, это тебе больше понравится.
— К чему такая экзальтация, — пробормотал Том, — вот уж не думал, что ты такой поклонник живописи. Ты часто ходишь в этот музей?
— Часто. Посмотри, какая красота, — показал на картины Монэ Кемаль.
Том огляделся. Буйное цветение красок, парад цветов на картинах вызвали у него смешанные чувства. Как разумный человек, он понимал красоту. Но понимал лишь разумом. Чувства его оставались невосприимчивыми к подобным пиршествам духа. Кемаль огорченно махнул рукой.
— Давай уйдем отсюда. Ты все равно не хочешь смотреть.
— Почему, — возразил Том, — вон там интересная картина. Художник, кажется, рисовал ее точечками.
— Хорошо, что тебя никто не слышит, — улыбнулся Кемаль.
— Дело в том, — спокойно произнес вдруг Том, — что я прекрасно знаю, кто эти мастера и могу отличать почерк любого из них. И даже рассказать тебе о любом. Но мне эти картины сейчас не нужны. Они только отвлекают. Когда мне будет нужно, я вспомню и Сезанна и, даже, чем отличается Клод Монэ от Эдгара Манэ. И, наконец, узнаю характерный стиль вон той «точечной» картины, принадлежащей «неоимпрессионисту» Жоржу Сера.
— Негодяй, — воскликнул рассерженный Кемаль, — значит, ты все это время притворялся.
— Ничего подобного, — возразил Том, — я действительно считаю, что все это сейчас нам не нужно. Вот когда мы решим наши проблемы, тогда ты можешь снова ходить сюда на импрессионистов. А если откровенно, то я действительно не понимаю, почему грудастые бабы Тициана или Ренуара, по-разному грудастые, согласен, вызывают такой восторг. Я уже не говорю о совершенно бредовых вещах Гогена. Впрочем, искусство — вещь эмоциональная, здесь не нужны практические критерии.
— Идем отсюда, — потянул его за руку Кемаль, — я думал, ты получишь удовольствие. А ты еще издеваешься над этими полотнами.
— А я думал, что мы пришли сюда спокойно поговорить.
— Идем, идем, — позвал его Кемаль, — в левом крыле здания есть такой своеобразный римский музей под стеклянной верандой. Там можно спокойно посидеть и поговорить.
— Тогда идем, — согласился Том, — но не говори мне, что тебя нравятся еще и скульптуры древних, а то я подумаю, что ты решил переквалифицироваться в музейного эксперта. А тебе это нельзя. Ты у нас миллионер.
— Плебей, — покачал головой Кемаль.
Через пять минут они сидели на скамье и Том деловито рассказывал о своем плане.
— Главное, чтобы они засуетились. Пусть начнут нервничать, искать шпионов, следить за нашим шведским
— Это колоссальный риск, — возразил Кемаль, — ты понимаешь, на что именно идешь?
— Тогда давай свое предложение. Тебе самому выходить на Сюндома просто нельзя. Он тебя не знает. И не поверит тебе никогда. А потом, мы не знаем, как его используют наши. Может, втемную. Он только выполняет роль «почтового ящика». Тогда он тем более не поверит тебе. Надеюсь, это ты понимаешь?
— Понимаю, — вздохнул Кемаль, — давай еще раз прогоним ситуацию. Думаешь, у тебя получится?
— Должно получиться. В крайнем случае, я могу попросить помощи у нашего резидента. И просто уехать из страны. Я связной, Кемаль, твой связной, — поправился Том, — мое дело — обеспечивать безопасность при прохождении твоих сообщений. И надежную связь. А теперь я ее не могу обеспечить. Значит, я обязан проверить линию связи. Во время войны связисты, тяжело раненные, видя, что у них обрыв на линии, брали концы проводов в зубы и пропускали через себя, так и умирали на этих проводах, но обеспечивали связь.
— Откуда ты знаешь? — спросил Кемаль.
— У меня отец погиб именно так, — глухим голосом ответил Том. — Во время войны погиб.
— Мой тоже погиб во время войны, — неожиданно для себя сказал Кемаль. — Ладно, пора уже кончать дискуссию. Пойдем лучше куда-нибудь пообедаем, я умираю с голода.
— Но ты согласен на мой вариант? — настойчиво спросил Том.
— А у нас есть другой выход? — вместо ответа спросил Кемаль. — При любом раскладе нужно выходить на твоего шведа. Хотя мне твое предложение совсем не нравится, Том.
Глава 20
В этот день они собрались вместе. Шервуд и Эшби представляли ЦРУ, Блант и Хэшлем английскую разведку, а Кэвеноу находился на совещании как представитель ФБР. Все было ясно. Союзники обязаны были продумать программу, чтобы не подставлять высокопоставленного секретного агента английской разведки в КГБ. Но, в свою очередь англичане знали, что и у американцев есть свой очень надежный источник в военной разведке русских и также старались не особенно навредить этому ценному агенту, через которого и они узнавали много полезного.
После ошеломляющих провалов английских разведки и контрразведки, когда наиболее проверенные и, казалось бы, самые лучшие агенты оказались «кротами» КГБ во главе с самим Кимом Филби, в Америке наступило разочарование. И, если прежде заносчивые американцы очень уважительно относились к своим коллегам из-за океана, имевшим многовековую традицию и опыт нескольких поколений шпионов во всем мире, то теперь американцы, наоборот, всячески подчеркивали промахи своих английских коллег и старались не особенно доверять им наиболее секретную информацию. Англичане это сразу почувствовали, и лед недоверия, начавший нарастать на взаимных англо-американских отношениях, уже не могли растопить никакие сердечные заявления об особых отношениях и традиционной дружбе двух держав.