Пройти чистилище
Шрифт:
Она осторожно достала полотенце и, прикрываясь тихо попросила:
— Выйди отсюда.
Он повернулся и вышел. С Мартой определенно происходили какие-то перемены. Раньше она бы просто наорала на него. Минут через пять в его банном халате появилась Марта. Мокрые волосы, которые она еще не успела просушить феном, были рассыпаны по плечам.
— Кемаль, — позвала она его как-то нерешительно.
Он обернулся.
— Это была женщина? — вдруг спросила она.
— Какая женщина? — не понял сразу Кемаль.
— С которой ты разговаривал. Эта была твоя постоянная партнерша?
Он
— Если не хочешь, можешь не отвечать, — сказала Марта.
— Да, — зло проворчал он, — это была моя любовница. Тебя устраивает такой ответ?
Она ничего не ответила. Он удивленно повернул голову и увидел, что ее уже нет в кабинете. Видимо она прошла к нему босиком и он не слышал ее шагов.
Он раздраженно оттолкнул от себя бумаги и вышел на кухню за новой порцией коньяка.
На столе лежали нетронутые пакеты. Она ничего не взяла. Он посмотрел на пакеты и вернулся в гостиную.
— Марта, — громко позвал он.
Она не ответила.
— Марта, — снова позвал он ее.
В спальной, где спал Марк, ее не было. Во второй спальной тоже. Он заглянул в свой кабинет. Никого. В большую гостиную, в библиотеку, наконец, в свою спальную. Куда она подевалась? — рассерженно подумал Кемаль, выходя на балкон.
Марта стояла босиком на холодном полу. Мокрые волосы по-прежнему были не просушены феном.
— Сумасшедшая! — закричал Кемаль, — получишь воспаление легких.
Марта повернулась и не сказав ему ни слова, вернулась в гостиную. Он побежал на кухню, плеснул большую порцию коньяка и, вернувшись, поставил стакан на столик рядом с ней.
— Выпей, иначе можешь простудиться, а еще лучше таблетку аспирина. И иди спать, Марта. Это была просто моя знакомая. Я звонил совсем в другой город. В Луизиану. Это очень далеко.
В этот момент зазвонил телефон. Оба вздрогнули. Марта была ближе и поэтому он не шевелился. Раздался второй звонок, третий.
— Сними трубку, — попросил он.
Она протянула руку и сняла трубку.
— Да, — напряженным голосом произнесла она, — да это квартира Кемаля Делана. Это его, — она чуть поколебалась, — это его жена. Он дома.
Она передала трубку:
— Это тебя.
Он взял трубку и услышал долгожданный пароль нового связного:
— Я прилетел из Колорадо только сегодня утром. Когда мы можем с вами встретиться, мистер Кемаль Аслан?
Глава 24
В этот день он выехал из дома пораньше. Звонила Кэтрин, с которой он встречался последние два года и он обещал заехать за ней. Вчера вечером, возвращаясь из Хьюстона, Кэтрин довольно неудачно повернула направо у того проклятого моста и врезалась в заграждение. С ней ничего серьезного не случилось, но машина пострадала довольно сильно. Кэтрин должна была заехать утром к сестре и взять ее машину. Она работал в Хьюстоне и ей каждый день нужно было ездить туда и обратно из Бейтауна. Усевшись в свой «ситроен», Том открыл дистанционным пультом ворота своего гаража и выехал на улицу.
Он жил в этом доме вот уже восемь лет, с тех пор как был послан в качестве связного агенту «Юджину». За столько лет он ни разу не спросил «Юджина», как
В свою очередь, и «Юджин» за столько лет привык к своему «агенту Тому». Кемаль не знал, что предыдущим «агентом Томом», записанным так в документах ПГУ КГБ был сам легендарный Ким Филби. Он не знал и не имел права этого знать. Собственно, вся работа в разведке строится на разного рода «предохранителях», помогающих отключать отдельные цепи без общего ущерба для всей системы. Они работали вместе столько лет, доверяли друг другу и не рассказывали о себе ничего. Том Лоренсберг был Эдуардом Майером, российским немцем, выросшим в Казахстане и ставшим профессиональным сотрудником советской разведки.
Его планировали использовать не более двух-трех лет. Уезжая в свою «длительную зарубежную командировку», он оставил молодую жену и пятилетнюю дочь, пообещав скоро вернуться. «Возвращение домой» растянулось на долгих восемь лет. За это время ему трижды продлевали срок командировки, дважды присваивали очередное воинское звание. И четыре раза разрешали поговорить с Ириной. Всего четыре недолгих разговора за восемь последних лет. Она выезжала по профсоюзной путевке в одну из социалистических стран, а он перелетал в Канаду или Мексику и звонил в Прагу, Берлин и Варшаву. В четвертый раз ей разрешили выехать в Хельсинки, куда он и позвонил. Он не знал, что после разговора с ним она проплакала всю ночь и утром уже улетела из страны, так и не увидев ни «капиталистической» Финляндии, ни неизвестного ей города Хельсинки. Их разговоры получались короткими, каким-то рваными, путаными. Каждый раз, укоряя себя, он обещал выстроить к следующему разу схему разговора, подробнее расспросить о дочери, рассказать, как он скучает без нее. Но каждый раз, подсознательно помня, что их прослушивают, он снова и снова путался, лепетал что-то не очень связное, молчал и слышал в ответ одиночные всхлипывания жены, давно догадавшейся, чем именно занимается ее муж.
Сейчас, сидя за рулем машины, и направляясь к дому Кэтрин, он вспоминал Ирину. Их последний разговор получился каким-то особенно жалким, словно с годами рвалась старая пленка воспоминаний, а новую они так и не сумели наладить. Он сжимал зубы и тихо напевал какую-то неизвестную немецкую мелодию, запомнившуюся с детства, когда ее очень тихо напевала бабушка, опасавшаяся, что услышат, как она поет на немецком. Они жили тогда на отдаленной станции, название которой он уже не помнил. Он только помнил, как больно били его в школе, узнавая, что он немец. У многих ребят, его сверстников, отцы погибли во время войны и его ненавидели отчаянно и страшно, как только могут ненавидеть в мальчишеской среде. Они видели в нем ту тупую и злую силу, которая отняла у них отцов. И его били за это, мстя за свое безотцовское детство, за слезы своих матерей, за своих, так и не вернувшихся с войны, отцов.