Прожитое
Шрифт:
Рядом с вахтой находился административный корпус — несколько одинаковых двухэтажных строений, «оштукатуренных» глиной…
Дальше, через всю зону транзитки, тянулись бесконечные ряды низких одинаковых бараков с покатыми крышами, напоминавших совхозные теплицы и доверху занесенных снегом… Лишь дым из труб да расчищенные в снегу ходы в бараки говорили о присутствии в них самих «трудящихся»…
Вся территория транзитки была обнесена густым забором из колючей проволоки. Через каждые сто метров торчали в небо охранные вышки, «скворечники», оснащенные
Когда глаза попривыкли к темноте, оказалось, что помещение не так уж и пусто, как показалось спервоначала: весь пол под ногами был сплошь завален полуметровым слоем в беспорядке брошенной одежды. Вперемешку друг с другом валялись видавшее виды заношенное тряпье и добротная, свежая, еще не знакомая с лагерной «вошебойкой» и прожаркой гражданская одежда. Меховые шубы, шинели, куртки, пальто, всевозможное белье и так далее.
Панорама распотрошенного, вывернутого наизнанку содержимого арестантских узлов на полу напоминала свежие могильные холмики на этом жутком кладбище человеческих судеб…
Наконец в стене, противоположной входу, резко отворилась маленькая дверь. На пороге возникли несколько дюжих придурков из «бытовиков» с лоснящимися сытыми мордами… этап притих.
— Раз-де-вайсь!.. — громко скомандовал один из придурков. Воры, уже однажды побывавшие в этом душечистилище, и кое-кто из «бытовиков», не дожидаясь повторной команды, послушно сбрасывали с себя одежду и голыми выстраивались у открытой двери…
— А вам, фашисты, что, отдельное приглашение нужно? Кому сказано раздеваться?
— Как раздеваться?! Совсем, что ли?..
— А ты что, в штанах в баню ходишь?
— Вещи-то куда девать?
— Все шмотки бросайте здесь.
— Как это бросайте… А если пропадут?
— Не пропадут — мы постережем! Ха-ха!..
Кто-то из образованных этапников некстати вспомнил конституцию:
— Это безобразие… Произвол! Вы не имеете права!
— Я покажу тебе право! — взвился придурок. — В Сандуны, что ли, приехал? Отдельный шкафчик тебе нужен? Забудь Сандуны лет на десять… Бросай, бросай белье, падло…
— Это чистое белье, — упирался этапник.
— Сказано, с собой ничего не брать! А ну, живей проходи. Чего в рот положил, сука? Деньги заключенному иметь при себе не положено! Бросай, тебе говорят!.. — Придурок бесцеремонно изымает изо рта заключенного деньги…
И все же каждый норовил выгадать для своих вещей и денег приметный уголок, схоронку, чтобы потом, после бани, легче было их там найти.
— Надо бы дежурного при вещах оставить, на всякий случай… — неуверенно произнес кто-то из военных.
— Не надо. Здесь все свои — мы постережем! — нагло смеялись придурки.
Они стояли по бокам открытой двери и пропускали в нее каждого, предварительно заставляя разжимать
Все, слышанное ранее о магаданской транзитной бане, подтверждалось. Здесь окончательно завершалось превращение человека в животное, в бесправного беспомощного «робота»… Здесь он лишался не только личной одежды (последней вещественной связи с волей). В бане ему предстояло окончательно смыть с себя, похоронить все свое прошлое. Забыть, смириться с обстоятельствами и как бы родиться заново — безликим, послушным начальству колымским зеком…
В следующем помещении человек десять придурков в серых, грязных халатах оболванивали тупыми машинками головы и лобки этапников. Наспех стриженные, голые люди подходили к очередной двери, где каждому совали в руки по крошечному кусочку мыла…
Основным этапом в этом банном конвейере была сама баня. Здесь каждому из нас предстояло успеть смыть с себя накопившуюся за время трехмесячного пути из Ленинграда грязь… Молодым и здоровым это удавалось. Они ухитрялись, беря пример с блатных, вылить на себя по несколько шаек горячей воды за время мытья… Медлительные и больные довольствовались одной, и то… если успевали, — так как воду выключили вдруг, без всякого предупреждения.
Раздалась команда: «На выход!»…
Открылась очередная дверь, из которой каждому швыряли кальсоны, рубаху и гнали в следующее помещение…
Там ты получал стеганые ватные штаны и гимнастерку… В следующем проеме дверей награждали телогрейкой и кирзовыми рабочими ботинками с суконными портянками… О соответствии размера никто не беспокоился.
И наконец последними, завершающими конвейер одевания были бушлат, вигоневый шарфик, шапка-ушанка (солдатского образца). На этом банная процедура заканчивалась…
Едва обсохнув, придя в себя, зеки начали обживать гулаговские наряды, привыкать к ним… Обмениваться друг с другом, подыскивая подходящий для себя размер… Жизнь продолжалась.
Пути назад, к оставленным на полу личным вещам, не было. За какой-нибудь час дьявольский лабиринт пройденных дверей превратил всех в серую, безликую массу беспомощных колымских зеков… лишил имущества и памяти… памяти о доме, о близких… Сбереженные по-еле бесчисленных шмонов в этапных тюрьмах реликвии — дорогие сердцу каждого письма, фотографии детей, жен, матерей, близких — все исчезло… Пропало. Наиболее ценное окажется потом у начальства и на карточных столах блатных и придурков… Остальное будет выкинуто, безжалостно сожжено.
Бедный Борис Борисович! Только теперь он постиг весь трагикомизм происшедшего… В этом благородном человеке что-то навсегда надломилось… Что-то очень важное, помогающее человеку продолжать бороться за жизнь… Хотеть жить!
У выхода из бани нас ждали грузовые автомашины, уже готовые к погрузке этапа.
Вся наша «сотня» разместилась в четырех автомашинах: по двадцать пять человек в каждом кузове, плюс один конвойный — в отсеке кузова у кабины, в тулупе и с автоматом… Другой, с документами, — вместе с водителем в кабине.