Прозрачный старик и слепая девушка
Шрифт:
— Судьба моих внуков, как я понимаю, уже решена, — продолжала бабушка, — и мне остается лишь принять ее. Так почему я должна о ней думать? От лишних мыслей на лице появляются лишние морщины.
— К делу! — вскричал дядя Адобекк, обращаясь к племянникам. — Вы нужны при дворе, вы оба. Вы отправляетесь со мной в столицу, соблюдая величайшую секретность. Ну, не величайшую, — тут он стрельнул глазами в сторону Ронуэн, — но существенную. У ее величества правящей королевы есть для вас важное поручение. Для вас обоих.
Глава двадцать пятая
ТАВЕРНА
Эмери сидел у открытого окна и быстро записывал ноты, поспевая за оркестром из арф, костяных рожков и низкого женского голоса, похожего на голос их матери. Эта музыка пока что звучала только в его воображении. Женщина пела приглушенно, как бы издалека, а арфы гремели торжествующе и вдруг утихали, словно отступая, и тогда вступали рожки, пронзительные, тревожные.
Грифели ломались в пальцах Эмери, и он стремительно хватал другие. Ноты скакали по линейкам, быстрые крючки обозначали их длительность и силу звука. Эмери давно следовало обзавестись собственным переписчиком, который разбирал бы его странный, нервный нотный почерк. А пока, в ожидании этого кудесника каллиграфии, в папках копились песни, короткие и длинные пьесы — для голоса, клавесина, арфы и других инструментов.
Сегодняшние события взбудоражили Эмери и вызвали из его души совершенно новую музыку. Младший брат знал, чем занят старший, и потому не решался его беспокоить. Он рассеянно бродил по замку и двору, в беседке встретил Фекки и поиграл с ней немного, бросая ей палочку. Фекки снисходительно приносила палочку и вежливо виляла хвостом. В конце концов она удалилась, оставив молодого наследника в одиночестве.
Ренье задумался об Аббане, о Гальене, которых они оставили так стремительно, даже не попрощавшись. Мысль пронеслась рассеянно, в ней не было ни заботы, ни сожаления, словно он вспоминал о розовом кусте, что когда-то рос у них под окном, или о симпатичной молочнице, которая приносила сливки и сметану и всегда ухитрялась так заглянуть в окно, чтобы ее грудь встопорщилась и возможно более открылась взору.
Все это очень мило, но осталось в прошлом, вот и все. Вот и все...
И, словно набежала морская волна, смывая хрупкие песчаные замки, пришла новая мысль — о предстоящей жизни в столице. Ведь дядя Адобекк, по обыкновению, так ничего толком и не рассказал.
Возле кухни служанка счищала с тела краску, а дядя Адобекк, о котором только что раздумывал Ренье, сидел на низкой ветке старой яблони, как был, в роскошной одежде, и любовался потеками разноцветной воды на теле девушки.
Служанка всхлипнула.
— Ну, ну, — успокаивающе молвил дядя Адобекк, покачивая ногой. — Не так уж это было и неприятно.
— Приятно, — вздохнула служанка.
— Госпожа Ронуэн все понимает, — заверил Адобекк. — Она не сердится на тебя. Только на меня, поверь.
— Тогда ладно. — Девушка вдруг совершенно успокоилась. — А вы подарите мне жемчуг?
— Ну, может быть, что-то другое... — начал Адобекк.
— Мы так не договаривались! — Она топнула ногой в лохани, подняв тучу брызг.
— Молчать! — рявкнул Адобекк, сидя на ветке и размахивая ногами и руками. — Хорошо, пусть будет жемчуг. И не вздумай его продавать.
— А, —
Заметив племянника, Адобекк спрыгнул на землю и подошел к Ренье.
— Нужно, чтобы вы подобрали себе одинаковую одежду, — сказал он. — Это крайне важно. У вас есть одинаковая?
— Да, когда мы учились в Академии, мы всегда... — начал Ренье.
Дядя перебил его:
— Отлично! Несколько комплектов. Дорожная — в первую очередь. Затем — для приемов, два или три платья. И домашняя.
— Даже домашняя? — удивился Ренье.
— Нам придется задержаться здесь на пару дней, пока все не будет готово, — продолжал, не слушая его, Адобекк. — А где твой брат? Сочиняет?
— Да.
— Хорошо, не будем ему мешать. Все-таки он гений. У гениев должны быть привилегии. Чего не скажешь о красавчиках. Нам, смазливым юнцам, приходится пробивать себе дорогу самостоятельно.
И Адобекк обнял племянника за плечи. Ренье припомнил слухи, ходившие об их дяде. Что когда-то, когда он был молод, королева сделала его своим любовником. Но спросить об этом юноша так и не решился.
В столице братья были только один раз, давно — в детстве, когда Эмери исполнилось девять лет, а Ренье — восемь. Тогда замок пережил очередное нашествие дяди Адобекка.
Личный конюший ее величества явился посреди ночи, в окружении небольшой свиты, с горящими факелами, трубами и бубнами. Все это свистело, кричало, стучало и дудело под воротами, пока наконец супруг госпожи Ронуэн не вышел на стену с луком в руках и не предупредил «негодяев», что успеет снять стрелами по крайней мере двоих, прежде чем те начнут штурм.
— Ого-го! — орал Адобекк, Его красный плащ развевался, лицо в свете факелов казалось багровым, а глаза сверкали, как у ночного хищника. — Угу-гу! Эгей! Отворяй ворота, родственник! Здесь я, гроза морей, лесов и полей! Здесь я, гроза всего на свете, черт меня побери совсем!
— Это Адобекк, — сообщил дед своей супруге, которая в одном пеньюаре также вскарабкалась на стену.
— Ронуэн, кроткая голубка! — надрывался Адобекк снизу.
— Вы пьяны, брат? — осведомилась госпожа Ронуэн.
— Естественно! — Адобекк подпрыгнул и захохотал.
— Я открою вам завтра, — объявила Ронуэн, — не то вы разгромите весь замок. Переночуйте здесь. Вам сбросят матрасы.
И она удалилась, а слуги, поднятые с постелей и крайне раздраженные этим обстоятельством, побросали со стен набитые соломой тюфяки и подушки, и гуляки всю ночь прыгали по ним и горланили веселые песни.
Наутро ворота замка отворились, но теперь дядя Адобекк со своими спутниками крепко спал среди разорванных тюфяков. Перья и солома валялись повсюду и прилипли к потным физиономиям.
Лишь к вечеру все окончательно пришли в себя. Свиту, состоявшую из пяти вполне приличных слуг (это обнаружилось после того, как они помылись и переоделись), разместили в маленьком домике за кухней, а господин Адобекк, также сменивший платье, ворвался в детские комнаты и захватил внучатых племянников.
— Я за вами, дети! — заорал он, внезапно возникая посреди комнаты, как сказочный великан.