Прусское наследство

Романов Герман Иванович

А ведь теперь придется его отдать — тут все на честности держится, раз обещано королям, то слово выполнять надобно. Так что и Карл свой Выборг получит, не жалко отдать, не будь их весомой поддержки, вряд ли бы удалось такое приращение земель совершить. И оно того стоило, особенно если на карту хоть мельком взгляд бросить.

— Будем считать, Петр Андреевич, что православные земли в Литве все наши, а тамошние католики нам и даром не нужны. Ведь уперлись в их города, и дальше продвигаться не нужно, уперлись.

— Ты прав, государь, хотя православных там хватает, можно до Вильно идти, и даже до Берестья, заняв все Полесье. Но, думаю, достаточно Минска и Пинска на Припяти — и так кусок велик, тут бы самим не подавиться. А вот на

украинских землях православных большинство на Волыни, и там нас встретят с радостью — ляхов там люто ненавидят. Но не сейчас — нужно время, и державу нашу устроить по твоим взглядам, Алексей Петрович, и армию должную выпестовать. Пока рановато будет, но через двадцать лет уже можно будет, государь, весь православный русский люд под твою руку взять. Ты молод, и сам это сделаешь, жаль, что я не увижу, стар годами, немощи телесные одолевают, хожу уже с трудом…

— Не жалуйся, все мы в трудах. А ты еще много проживешь, мне это ведомо, а будешь верен, то не скончаешься в Соловецкой обители через десять лет, пережив сына, что умрет в соседней келье. Да и второго сына пережил ты на год — он ведь тоже рано умер…

Алексей осекся — он нечаянно выложил знания об истории, которая тут произойти не может. Хотел отшутиться, но взглянув в смертельно бледное лицо Толстого, осекся. И голос того стал таким же мертвецким.

— Тебе ведомо будущее, государь, я в том не раз убеждался, и служить буду тебе верно, — старик буквально сполз с занимаемого кресла, и встал перед ним на колени. И это было не притворство — слезам верить нельзя, но такую бледность ни один лицедей сотворить не сможет.

— Ведомо, но то случилось бы после моей казни в прошлом году, которую исполнил ты с Меншиковым. Только в расчет не взяли, что мой сын на престол взойдет, а сторонники, те, кто смерти избежал, с вами давние счеты сведут. Вот и поплатились вы оба, лишившись всего в одночасье. Но ты свой выбор правильно сделал — вот потому предначертанная тебе судьба иная будет, и проживешь ты еще очень долго к пользе державы нашей…

Рубль Петра Алексеевича — война со шведами в разгаре и доля серебра в сравнении с талером уже значительно уменьшена. А по весу уже в два с половиной раза уступает тем параметрам, что были еще при его отце — инфляция, обесценивание денег и тогда происходило…

Глава 30

— Сдохнешь ты у меня здесь, тварь! Думал не найду, не отыщу?! Ан нет, попался — слишком много на тебя улик нашли, а «гнать след» мои люди умеют, хорошо тому обучены! Говори, облегчи душу! Жги!

Петр говорил горячечно, пересыпая русские и немецкие слова — подвешенный перед ним на дыбе остзейский дворянин хорошо знал оба языка. Вот только куда делся его прежний горделивый вид — сейчас под ударами кнута извивался червь, такой же красный и весь в рубцах. Три часа запирался, кричал, что судить его может только ландтаг, но «герр Петер» палаческое ремесло освоил в тонкостях. И полчаса тому назад он «дожал» заговорщика — тот, пронзительно крича от боли, проговорился. А дальше нужно было продолжать давить, чтобы боль не прерывалась, и тогда начнут говорить не кусочки, а всю правду целиком, рассчитывая, что признание избавит от мук.

— Ненавижу тебя, ненавижу! Чтоб ты сдох!

Налитые кровью глаза уставились на Петра — там застыла жуткая смесь бессильной ярости, перемешанной с животным ужасом. Видимо, рассчитывал на то, что «герр Петер» его прибьет в горячке, и тот был готов это сделать. Вот только ему не дали легкой смерти — в подвале находился еще один человек, крайне заинтересованный ходом следствия.

— Ты говори, говори, испражняйся, — Меншиков был на диво спокоен в отличие от Петра. Опыт у фельдмаршала

в таких делах преизрядный, стрельцов тоже пытал, вместе с царем на пару. А так как ловко орудовал топором, то во время массовых казней «помогал» тем боярам, что от ужаса не могли убить своих жертв, отсечь голову с одного раза, и те отчаянно вопили, призывая их избавить от мучений. Вот Алексашка и помогал, причем в такой ситуации даже откупное брал с аристократов, которым царь устроил кровавую круговую поруку. И при этом позже хвастался, что лично казнил или добил полтора десятка стрельцов, больше всех.

— Отошел бы ты в сторонку, мин херц, и так весь в кровище. Сядь в креслице, отпей вина, трубку выкури. Тут не шкуру спускать нужно, зачем нам кнут, без надобности он. Петь скоро начнет курским соловьем на все лады, одни трели будут. А ты сядь, мин херц, вот табачку глотни.

Александр Данилович бережно усадил своего венценосного друга в кресло, благодушно махнул палачу — мол, жечь не нужно. Поморщился — запах в пыточной стоял жуткий — человеческих испражнений и горелого мяса. Даже глаза слезились, и дышать полной грудью плохо. А еще вся комната была пропитана страхом, который шел от висящего на дыбе человека.

— Тебе больно, Генрих? Так это пустяки — король сейчас в гневе, и ему тебя разорвать в клочья хочется, чтобы кровь во все стороны хлестала. Фрол, уймись, отложи кнут — без надобности он. Ведь ты мне все скажешь, барон, я не спрашиваю, я знаю это. Скажешь, мой милый, и мучиться больше не будешь, тебя пальцем не тронут. Ведь добрым обхождением гораздо больше можно слов правдивых от тебя получить, чем вот такими муками. Я для тебя перчатки свои подготовил, видишь, две дощечки пришиты — сам удумал. Как ты думаешь, для чего эта задумка моя предназначена?

Меншиков говорил ласково, скрывая и всячески обуздывая свой гнев. В том, что Катерина когда-то была и его любовницей, он никогда не забывал, как и про то, что отравленная женщина являлась одним из его инструментов влияния на самодержца, и не раз спасала его от заслуженных побоев, смягчая гнев августейшего супруга. А тут ее убили, подсыпав яда, причем в том, что метели в «герра Петера» у него сомнений уже не было — потому и отвел царя от дыбы, чтобы тот не прибил мерзавца ненароком.

— Правду тебе скажу — с детства видел, как холостят коней, вои и подумал, что лучше раздавить в ладони «висюльки», чем отрезать оные. Так что сейчас «яичницу» сделаем, с «беконом», как говорят аглицкой страны люди — бывал там, самого Ньютона видел — даже в Королевское Общество принят, к мужам ученым. Вот и проведем сейчас опыт потребный, увидишь, что с тобой сотворю. Самому интересно стало, как оно будет. Да, Фролушка — штанишки с него срежь, ножки раздвинь в стороны, привяжи к кольцам накрепко. А то жеребчики в стойле порой бьются, смерти преждевременной жаждут — страсть как не хотят смирными меринами становиться. А оно нам надо? Не, жить ты будешь еще долго, и голосок писклявый станет.

Фельдмаршал хихикнул, кое-что припомнив, и хитренько взглянул на немчика — тот, столкнувшись с ним взглядом, обреченно завыл, дергаясь, смотря на королевского наперсника с ужасом.

— Зачем так кричать — я тебя и так прекрасно слышу. Фролушка, будь добр, засунь ему в рот тряпку, вон как воет, а ведь мы еще и не приступали к делу. Вот сейчас перчатку волшебную наденем, и начнем…

Петр держал в руке исписанный лист бумаги, жадно читая собственноручные показания инфлянтского дворянина, что подкупил нерадивых слуг и вовлек в заговор рижских бюргеров. Теперь картина для него стало ясной, и он взглянул на Меншикова с нескрываемым уважением — ведь главное не только «выбить» правдивые показания, причем столь необычным способом, но и заставить подследственного выступить с признательными показаниями на суде. Верный Данилыч смог провернуть так, что теперь по этим бумагам пятерых бюргеров ратуши и трех курляндцев, депутатов ландтага, можно повязать и в подземелье под пытки бросить.