Прямо сейчас

Нагаев Сергей

– Давай.

Данила поставил рюкзак на пол у двери, чтобы не забыть его взять с собой, когда отправится на станцию искусственного осеменения животных, и открыл банку.

Они прошли в большую комнату, где до этого тщетно пытался уснуть Данила.

Виктор, сидя в кресле и попивая пиво, стал рассказывать о сексуальных достоинствах девушки Тамары. Данила сидел рядом, в другом кресле, поддакивал и кивал, но не слушал товарища.

Данила думал о своем: «Так, значит, мне нужны слава и деньги? А зачем? Если бы я хотел и мог их получить, наверно, я давно бы уже начал перемещаться в их сторону. Но у меня так выходит по жизни, что я, наоборот, чуть ли не увертываюсь от них. Работал же после университета в Юнилевере – громадная корпорация, нормально зарабатывал, были неплохие перспективы роста. Лет сколько-то поработал бы и стал бы начальником отдела. Потом стал бы руководителем более крупного подразделения.

В конце концов, возможно, даже дорос бы до вице-президента. Так нет же, надо было разругаться с начальством. Короче, получается, что деньги – это не мое. Слава как-то тоже не очень греет. Выходит, ни того, ни другого мне не видать как своих ушей – так, что ли? Мы действительно сильно отличаемся, – Данила посмотрел на Виктора, который быстро устал рассказывать про свои сексуальные подвиги и просто молча пил пиво. – Да, Витек может добиваться успеха, если захочет, а я не могу, и главное, никогда и не захочу этого изо всех сил. А если не хочешь чего-то изо всех сил, то и ни черта не выйдет. Но если отбросить способности, если не думать, смогу я что-то сделать или не смогу, а только просто подумать, чего я хотел бы сделать такого крутого в жизни? Что это могло бы быть? Ну, скажем, вот мне не очень нравится, как устроена жизнь. То, что я могу по-настоящему захотеть – это вот это: сделать что-то, чтобы изменить отношения между людьми. Причем глобально. Во всем мире изменить отношения людей. А почему нет? Не в одной же России есть множество людей, которые недовольны устройством общества, повсюду есть такие. Везде кто-то хочет большей справедливости для всех. И надо просто подойти к этому, как будто у меня такое задание от начальства – написать программу изменения отношений в сторону справедливости». Тоска по величию мечтаний и свершений, тоска по участию в Истории с большой буквы снедала Данилу.

И тут в голове Данилы мелькнула некая мимолетная идея. Некая мысль о том, как можно было бы устроить больше свободы для себя и для всех на планете. Но Данила сразу забыл, что ему пришло на ум. Видимо, сказывалась усталость. Или идея была слишком необычной, чтобы для нее сразу отыскалась словесная форма. Не забыл он лишь некие обрывки мгновенных вспышек размышлений, предшествовавших появлению идеи.

У Данилы был хороший опыт в продумывании идей, возникавших при написании компьютерных программ. И этот опыт подсказывал, что сейчас очень важно не упустить эти обрывки, потому что они связаны друг с другом определенной логикой, которая и позволила достичь конечной идеи – той самой, что в данный момент была утеряна. Главное не упустить эти обрывки мыслей, и тогда их связка, как нить Ариадны, выведет мысль, заблудившуюся в извилинах мозга, к свету.

Надо срочно записать эти куски, решил Данила. Он встал и, даже не заметив, что Виктор уже спит в своем кресле, бросил ему: «Я сейчас» и пошел в другую комнату. Там он нашел свой ноутбук и поспешил с ним на кухню – чтобы можно было работать и курить: они с Виктором давно уже договорились, что в комнатах на ночь дымить не будут. Впрочем, ночи уже не было и в помине, за окном рассвело, и на их пятнадцатом этаже слышно было, как во дворе, где-то внизу, вовсю чирикали воробьи.

На кухне Данила включил ноутбук, создал вордовский файл и напечатал первую строчку: «Манифест недовольного». Затем отбил абзац и выстучал с красной строки: «Ради всеобщей справедливости и свободы для каждого». Спустя некоторое время еще раз нажал на «энтер» и с воодушевлением напечатал третью строку: «Государство – это я». Потом задумался. Он никак не мог сообразить, куда двигаться дальше. И тут нить Ариадны сделала свое дело. Данила хлопнул себя ладонью по лбу и, сказав вслух: «Эврика!», напечатал на следующей строке: «Государство – это человек». Покопавшись в интернете, Данила очень быстро обнаружил, что у этой фразы вроде бы имеется автор – Платон. Ну, разумеется, куда же без древних греков! «Интересно, есть ли хоть одна фундаментальная мысль, которая не приходила в голову грекам? – подумал Данила. – За их былые интеллектуальные заслуги Евросоюз и тянет на себе долги Греции, предки этих ребят еще в древние века заработали им пенсию».

Однако, почитав в интернете подробнее о том, какой смысл вкладывал древнегреческий философ в дефиницию «государство – это человек», Данила приободрился. Платон подразумевал лишь то, что государство похоже на человека, но при этом считал, что человек должен служить интересам государства. Данила хмыкнул. Выходит, социализм в России строили по чертежам Платона. Надо же, а он и не знал. Вот надо было не прогуливать лекции по философии. «Ладно, Платоша, у меня все будет ровно наоборот. Не человек для государства, а государство для человека. Но как? Надо все хорошенько обмозговать. А потом расписать повнятнее и перевести

на инглиш, перед тем как публиковать в интернете», – подумал Данила.

Мысль о том, что свои идеи следует опубликовать в сети, возникла у Данилы еще в комнате – пожалуй, ради этого он и сел за клавиатуру, но теперь он сформулировал это уже как задачу, как ТЗ. Перевести текст на английский язык проблемы для него, выпускника Высшей школы экономики, чрезмерного труда не составляло. Но как бы то ни было, всем этим надо будет заняться завтра, устало подумал он, главное, что сейчас уловлена основная идея текста.

Данила выделил первую строчку, выровнял ее по центру, сделав заголовком, и чуть подправил. Получилось так: «Манифест недовольных». Он потянулся и утомленно сощурился на солнце, выбравшееся из-за соседнего дома. На сегодня хватит, решил он, пора поспать хоть немного. Данила нажал на крест в правом углу экрана и затем на «Да» после запроса «Сохранить изменения?».

Затем он, спохватившись, вновь открыл файл и добавил внизу: «Это не месть другим людям. Не месть бывшим начальникам, не месть бывшим женщинам, а только месть себе прошлому, месть тому человеку, кем я был до того, как решил изменить себя и изменить устройство всех обществ на всей земле». На сей раз он закрыл файл, не дожидаясь диалогового окна с запросом о сохранении изменений в тексте, потому что сразу кликнул «Сохранить».

Глава 20. Мы его теряем

После перцовых притираний, которые устроила Кутыкину рыжая Вуди, он, выйдя из туалета, выглядел таким беспомощным, глаза его, обрамленные красными кругами, смотрели на мир так обиженно и он с таким затравленным видом попросил Ольгу проводить его до дома, что она почувствовала себя обязанной пойти с ним.

С одной стороны, вроде ничего страшного – почему бы не проводить человека до дома и не попить с ним чаю, как он предложил. Посидеть с ним немного, морально поддержать, а потом, когда он придет в себя, заказать такси и уехать. Чего ей бояться? Не остановит же он ее силой, если она решит распрощаться. Хотя от мужиков, особенно подвыпивших, всякого можно ожидать. Но дело было в другом – в том, что, с другой стороны, именно в отношениях с мужчинами Ольга особенно не любила ситуации, которые хоть в какой-то степени принуждали ее склоняться к тем или иным решениям. Этого Ольга и опасалась в начале разговора с Кутыкиным, когда он стал зазывать ее к себе домой, – что обстоятельства в процессе встречи сложатся как-нибудь так, что ей придется делать выбор – идти к нему или не идти – без полной свободы этого самого выбора. И вдобавок к двойственным ощущениям по поводу похода к писателю она действительно сочувствовала ему.

Словом, когда Ольга переступала порог квартиры, авансом предоставленной Кутыкину за пока не написанный сценарий, она нервничала, не зная толком, как относиться к своему визиту и какой линии поведения придерживаться.

Предложив Ольге располагаться, Виталий Кутыкин с двумя бутылками водки, одна из которых, правда, была более чем наполовину опорожненной еще в кафе, протопал прямо на кухню. Там он преобразился. В навесном шкафчике отыскались рюмки. Насвистывая, писатель деловито достал из сушилки тарелку, положил на нее кое-какие фрукты из холодильника и хотел отнести все это в комнату, но ему отчаянно захотелось сначала быстренько хлопнуть пятьдесят граммов в одиночку. Он тут же налил себе.

– Я, наверно, разуюсь? – спросила Ольга, все еще в нерешительности стоявшая в прихожей.

Кутыкин возвратил запрокинутую в выпивательном движении голову в исходное положение. После рюмки у него перехватило дыхание. Он несколько секунд переждал, давая организму возможность благосклонно воспринять глоток. Наконец удостоверился, что порция принята, и только тогда задышал и ответил по-гусарски развязно:

– Разувайся хоть догола.

С учетом того обстоятельства, что еще пять минут назад он выглядел совершенно убитым, эта фраза прозвучала неуместно. Слишком быстрым было перерождение. Стало очевидно, что в кафе он ломал комедию на тему «Утонченная натура писателя подавлена грубостью жизни», чтобы Ольга согласилась проводить его до дома, – и теперь сам же разоблачил свою уловку.

– Я – в смысле очень жарко, – поспешил поправиться Виталий. – И… э-э… чувствуй себя как дома.

– Да я поняла, – со смехом сказала Ольга.

Она действительно все поняла. И ей даже польстило, что Кутыкин старается показать себя джентльменом. Как ни говори, приятно, что тебя пытается охмурить знаменитый писатель. Еще бы! Скажи ей кто-нибудь еще вчера, что сам Кутыкин, глядя на нее с нескрываемым мужским интересом, станет упрашивать зайти к нему домой, это прозвучало бы фантастично. Тысячи молодых женщин с данными, позволяющими претендовать на хорошие жизненные перспективы, были бы рады подобному шансу.