Прямо за углом
Шрифт:
Оставалось идти еще выше, искать возможность перебраться. Река неширокая, и есть надежда, что она не везде идет по ущелью.
Поиск брода занял у меня полдня. И еще полдня, чтобы просто вернуться к разрушенному мосту. После того, как я перебрался через реку, я заночевал. Обнаруженным мной бродом пользовались — рядом быстро нашлась стоянка, оборудованная давно и основательно. И водоросли, высушенные для костра, и запас сушеной рыбы. Даже соль и кресало. Кресало на временных стоянках вообще оставляли редко. Либо здесь
Обжитое место меня слегка успокоило, здесь бывали, бывали часто, и скорее всего — были и недавно, еда хорошо сохранилась. Возможно, здесь проходил и Отшельник.
После разрушенного моста я боялся находить у себя на пути лишь руины.
Речную рыбу в этом мире уважали не сильно — она была скудна и мелковата, по сравнению с морской, поэтому наличие стоянки у брода объяснить было сложно — тем более что в нашу сторону давно никто не приходил.
Разве что они нашли что-то такое в глубине пустоши, вроде моего «греческого огня», ради чего стоило заходить так глубоко в материк, перебираться через реку и идти в пустошь.
Несмотря на успокоительно дружелюбную стоянку у брода, к океану я подходил с осторожностью. Было далеко за полдень, тепло, безветренно, и я примерно представлял, где будет находиться ближайшее к реке поселение.
Но не зная, что там обнаружится, я держался в тенях. Лучше сначала я увижу людей, раньше, чем они увидят меня.
Призраки во вспышках молний, загадочные лампады в неизведанных пещерах, разрушенный мост. Все это призывало не торопиться и смотреть по сторонам.
Не помогло.
Наверное, это был камень, галька, выпущенная из свитой из водорослей пращи. Я уловил движение лишь в последний момент, скользящую тень, намек на полет.
Дернулся, поворачивая голову.
Возможно, это меня спасло. Удар не разбил мне череп, но почему-то я не почувствовал боли от самого удара. Зато ощутил, что у меня из руки выпал нож. Я перестал ощущать ноги, очень странно — потерять контроль над собственными ногами.
Мое тело свалилось помимо моей воли, каким-то чудом я не ударился о камни головой, второй раз мог меня и добить.
Вокруг потемнело.
Остатки бьющегося за самоконтроль сознания, в этой борьбе выстроили редуты из откровенного бреда. Образы тысяч парусников, кружащихся по спирали вокруг одного единственного острова; разрушенные, заросшие лианами высотки; исполинские черви, прорубающие тоннели в глухих скалах; дремлющая в кровати женщина, чью наготу скрывала лишь тончайшая простыня; щупальца, пылающие, сгорающие в напалмовом аду, уползающие в туман, и этот туман, сквозь который пробиваются сполохи распространяющегося ими пламени.
И чуждая, чужая мысль: «Что, если вселенная — лишь флуктуация вакуума?»
II. Никаких боев с тенями. Глава 1. Тихая гавань
Признак развитого ума — умение наслаждаться идеей, не принимая ее.
Аристотель
У обычного человека есть сон
У таких как я прыгунов, ступающих между мирами, ко всему этому добавляется состояние прыжка. Тоже не знаешь, очнешься ли ты, где очнешься, и ты ли это будешь.
В этом мире есть мое тело. В том, из которого я шагнул — его нет, теперь нет. По крайней мере в том виде, к которому я привык.
Но я ли это здесь? Глупый вопрос, конечно я — в этом сама суть «я». Задам вопрос посложнее. А я ли был там, в прошлом мире? И я ли буду на новом месте?
Такие размышления надо рубить сразу, с ходу. Не спрашивать, не задавать подобных вопросов. Или, если уж задавать, то идти еще дальше. Ты проснулся с утра — ты ли это? Точно, тот же самый, что прошлым вечером, перед сном? А год назад? Сейчас ты спустишься в метро и не уступишь место женщине, потому что устал, или знаешь, что устанешь, что тебе еще работать, — целый день на ногах, и надо экономить силы, да и поспать лишние полчаса не мешает, пусть и сидя.
Ты ли это?
Тот самый, что вскакивал с сиденья, чтобы уступить место не то, что женщине, да любому — мужчине постарше, девушке. Тогда ты был плодом хорошего воспитания.
Сейчас — воспитания рутиной.
Какая именно из этих личностей — ты?
В дебрях таких мыслей чувство самосохранения — очень хорошая вещь. Оно позволяет скрепить воедино то бесконечное множество разных людей, которые прожили твою жизнь от рождения до могилы. Ну еще, возможно, — у этих людей есть немного общих воспоминаний. Мало, но есть. Ты помнишь, что делал десять минут назад.
Но помнишь ли ты, что делал один год и десять минут назад?
Это двое разных «ты», у них разные воспоминания, совершенно, но они, почему-то, по эволюционной прихоти, считают себя одним и тем же человеком.
Голова болела, подташнивало. Я приходил в себя совершенно новым человеком, еще не вполне осознавая, какие части тела работают, а какие — отключены.
Еще не открыв глаза, первое, о чем я подумал — в каком именно мире нахожусь? Почему-то захотелось смены обстановки. Почему-то не хотелось открыть глаза и обнаружить себя умирающим на камнях с пробитой головой. Пробитой ничего не значащим в этом мире камнем.
Сначала я почувствовал каменную спину под спиной. Казалось, камни этого мира я могу опознать даже спиной. Затем, — лежанку из сушеных водорослей. Я столько раз спал на подобных лежанках, что не смог бы спутать ее ни с какой другой кроватью, матрасом, циновкой из других миров.
Я все еще был на берегу древнего океана.
Глаза открывать не хотелось, не хотелось возвращаться, не хотелось думать, не хотелось вовлекаться во что-то неприятное, что началось с камня в голову, и вряд ли могло продолжиться чем-то более соблазнительным.