Прямой эфир
Шрифт:
Я игнорирую девушек, прекративших свою болтовню, едва я выбираюсь в холл, и уверенно шагаю в центр веселья. Если мне что-то и нужно сейчас — то это пара бокалов коньяка, способных своей горечью навеки стереть вкус Яниных поцелуев с моего языка. Уверенно двигаюсь к бару и замираю, не дойдя двух шагов, заметив мелькнувшую впереди черную макушку. Все просто — пять минут назад она извивалась подо мной, не в силах насытиться, а сейчас этими же губами целует свою новую жертву. Льнет к его груди, хихикая над чем-то, что известно лишь им двоим, а почувствовав мой взгляд, намеренно страстно впивается в его шею.
— Не
— Гоша? — спасает меня Волкова, скрывая за спиной голубков, чье счастье только что окончательно разрушило мою жизнь. Девушка в ярком красном костюме, едва достающая мне до груди, удивленно приоткрывает рот, наверняка отмечая, что я выгляжу неважно, и собирается что-то сказать, еще больше смущаясь, когда я переплетаю ее пальцы со своими.
— Сбежим отсюда? — бросаю первое, что приходит мне в голову, и больше не смотрю на черноволосую спутницу немолодого депутата…
Так уж устроен человек: мы прибиваемся к берегу, устав от постоянных скитаний, и обретаем покой лишь с теми, кто готов положить свою жизнь ради нашего счастья. Борьба за любовь рано или поздно утомляет, поэтому Лиза пришлась в моей жизни очень кстати — смотрела так, как прежде не одна женщина в этом мире. Цинично? Да, и я не снимаю с себя ответственности за то, как умело окутал ее своими сетями. На тот момент я не мог иначе: она видела во мне что-то хорошее, то, чего, может, и не существовало вовсе, и это давало мне сил, манило призрачной надеждой, что благодаря Волковой я смогу, наконец, забыть о своей несчастной любви. Не по-мужски, скажете вы? Бросьте, мужчины — большие дети и нуждаются в ласке ничуть не меньше, чем представительницы прекрасного пола.
— Таня любит искать двойное дно там, где его нет, — слышу голос жены и возвращаюсь к просмотру передачи, одной рукой стягивая с шеи галстук. Мне душно, хочется сплюнуть на пол горечь, вставшую огромным комом в горле. — Он пригласил меня на свидание, а я согласилась, и все как-то закрутилось.
Она горько улыбается, устраивает локоть на мягком подлокотнике и запускает пальцы в прическу. Знаю, о чем она думает: считает себя использованной и имеет полное право так думать. На протяжении стольких лет я раз за разом ранил ее, так что теперь мне грех жаловаться — не так страшно быть подлецом в глазах миллионов, как мучительно больно видеть презрение во взгляде той, что постоянно находила тебе оправдания, веря, что тебя еще можно спасти.
— Чтобы ты сделал, если бы твоя жена решила от тебя уйти? — не знаю почему, ноне могу не спросить у своего шофера, пока на экране прокручивается рекламный ролик детского йогурта.
— Не знаю, — Саша явно доволен моим вниманием, и ради разговора даже откладывает в сторону свой смартфон, скрутив наушники и спрятав их в кармане брюк. — Я бы до этого не довел… Хотя, у меня нет жены, и я не знаю, почему они уходят.
Зато знаю я — они не терпят измен, лжи и пренебрежения, но вслух никогда не признаю, что был настолько жесток по отношению к супруге. Гнался совершенно не затем, ослепленный страстью к другой, и не успел вовремя заметить,
— А вы? — я успел позабыть о водителе, бессмысленно скользя взором по шумной улице за окном, и не сразу понимаю, о чем он спрашивает. — Чтобы сделали вы?
Я? Я, кажется, окончательно убил в ней любовь…
ГЛАВА 12
Мне казалось, я его отлюбила. Отстрадала свое и погребла под толстым слоем пепла выжженные слезами листки дневника, главной частью которого была моя детская любовь к Игорю Громову, и пошла дальше, уверенно встречая любые препятствия на своем пути. Но жизнь непонятная штука. Не угадаешь, где и когда поджидает тебя твое счастье…
— Он даже не дарит тебе цветы, — задумчиво вглядываясь вдаль, где в безликой толпе прохожих не удастся запомнить ни одного лица, Таня следит за движением людей по шумной улице.
Цепляется взором за старика с неряшливой сальной прической и, брезгливо передернув плечами, поворачивается ко мне, проводив его сутулую спину до самого входа в метрополитен.
— Богат, как дьявол, а не подарил и ромашки…
Спокойная музыка, разливающаяся по небольшому кафе, где мы расположились у окна, сменяется на известный трек, и теперь Петрова еле слышно напевает себе под нос. Забывает об окружающих, заметно повеселев, и ерзает на стуле, даже в таком положении поражая меня своей пластикой.
Ее поцеловал бог. Или, по крайней мере, планировал. Иначе, объяснить ее способность настолько сливаться с мелодией, будто она и музыка единое целое, я не могу: ее голос, движения и блеск глаз так гармоничны, что я готова аплодировать стоя. И почему никто не торопится огранить этот бесценный алмаз?
— Разве не странно, Лиз? А ведь уже две недели подбивает к тебе клинья.
— Глупости, — отмахиваюсь от ее слов, не придавая значения ее наблюдениям, и продолжаю помешивать мороженое в креманке, окончательно утопив ягоды свежей черники в растаявшем пломбире. — Разве Федя часто тебя балует?
— Нет, но он ведь не владелец завода. И потом, он копит на нашу свадьбу, а для этого Игоря купить букет роз — как сходить за хлебом.
— По-твоему, мне есть о чем волноваться?
— Не знаю. Просто… — тянет, смущенно, потупив взор, и долго не решается ответить. Смотрит куда угодно, лишь бы не столкнуться со мной глазами, нервно ковыряя ложкой пирожное.
— Я думаю, тебе нужно остановиться. Включить голову и не торопиться делать глупости. Если такой мужчина всерьез увлечется женщиной, он положит к ее ногам целый мир.
— К чему ты клонишь? — напрочь позабыв о десерте, отодвигаю подальше стеклянную вазочку на изящной ножке, складывая руки на столе.
— Что если он просто считает тебя легкой добычей? Использует в своих целях, а ты потом будешь в одиночку залечивать свои раны.
Так уже было однажды, — знаю, что не специально, но все же давит на больное, все еще помня о том, как я обливалась слезами на ее плече. Хватает мои ладони, участливо сжимая пальцы, и робко улыбнувшись, склоняет голову набок. Ее завитые белоснежные локоны спадают на пышную грудь, ныряя кончиками в тарелку, и покрываются шоколадной крошкой, поблескивающей в свете ламп от крема.