Прыжки в высоту. Рассказы

Сидорочева Анастасия

– Как ты? – едва слышно спросила она. Что я должен ей ответить на этот вопрос?

– Я не знаю, – после долгого молчания произнес я, – Хорошо.

– Это плохо, – печально сказала она.

– Почему?

– Потому что когда тебе было не очень хорошо, тебе постоянно хотелось что-то менять. А теперь, раз ты говоришь, что тебе хорошо, значит, тебя все устраивает. Поэтому ты сейчас лежишь вместо того, чтобы прыгать.

– А ты? Ты

сама? Разве не ты сдалась первой? Это ведь не я перепахал себе вены! – я задохнулся от возмущения.

– Да, не ты. Ты просто выбрал другой способ, не надо огрызаться. Раньше за тобой этого не водилось, – тихо отвечала Аленка, – Если я один раз попыталась прыгнуть в длину, это вовсе не значит, что ты тоже должен повторить за мной.

– Тебе не кажется, что уж слишком далеко ты прыгнула? – язвительно спросил я.

– Согласна, – Аленка встала и подошла к окну. Я понимал: все, что сейчас было сказано, было правильным и одновременно неправильным. Разве так встречаются близкие душой люди? Но ничего я поделать с собой не мог, где-то в глубине я понимал, что именно этот ее длинный прыжок на дистанции порвал мою тонкую, но вроде бы прочную струну.

– А знаешь, – сказала Аленка после долгого молчания, – Ты прав… Вот только я поправлю тебя. Она снова вернулась на стул возле больничной койки, рассматривая цифры на аппарате возле стены, – Вот ты сейчас видишь во мне пустоту, но это неправда. Это не пустота – это стыд. Мне безумно стыдно до сих пор смотреть людям в глаза и отвечать улыбкой, потому что я была целой, а потом словно пропустила себя через терку. Может быть, мне и не удастся собрать себя снова, но я не жалею. Видимо, так было нужно. Я давно перестала себя упрекать, но стыд остался. Я никому ничего не доказала, в первую очередь себе самой… А ты, Терехин, для того чтобы прыгнуть в длину вырыл еще себе и яму для приземления, ты кому-то тоже что–то доказать хочешь? – твердым голосом спросила Аленка.

Я потерялся. Она удивила меня своей прямотой. После выписки из больницы она поставила неписаное табу на эту тему, и я не пытался его нарушить раньше.

– Кому? – внезапно для себя спросил я, не подумав над вопросом.

Аленка решила, что я начинаю снова язвить, встала, отодвинула стул, и направилась к двери.

– И все? – снова спросил я, – Ты уходишь?

Аленка повернулась и внимательно на меня посмотрела:

– Нет, Терехин, я не просто ухожу… Я не хочу тебе мешать в твоем новом виде спорта, тренер из меня плохой. Мне жаль только,

что ты либо вылетишь из плей-офф, либо получишь свою первую и последнюю золотую медаль. Третьего здесь, увы, не дано. Впрочем, могу сделать тебе подарок на прощание, хочешь?

– Хочу. А какой?

– Медаль! – она резко вскочила, и замахнулась на аппарат табуреткой, на которой только что сидела. Я рванулся к ней, насколько позволили мне прикрепленные к моему телу трубки и провода аппарата, и едва успел перехватить ее руку.

– Ты чего, одурела?!

– Вот все и встало на свои места, – бросила она мне через плечо, как плевок, и вышла из палаты, пнув напоследок табурет.

Дверь бесшумно закрылась, я остался в тишине, иногда нарушаемой музыкой моего «пылесоса». В голове мелькал образ Аленки, той Аленки, до прыжка. Я тщетно отмахивался от всех видений, пытаясь окунуться в пустоту и белизну больничной палаты.

Под вечер пришли родители, нянькались со мной пару часов, болтая о соседях, новой теплице и погоде. Никто не поднимал вопрос о трансплантации, будто я здесь лежу ввиду вырезанного аппендицита. Мне хотелось высказаться, крикнуть, но, как только я открывал рот, кто-нибудь обязательно заводил новую тему для разговора, и мне оставалось только молчать и кивать головой. А, может, и к лучшему…

Уходя, мама обернулась вдруг и сказала, как о чем-то неважном:

– Твой врач сказал: завтра утром операция по пересадке. Не волнуйся, мы придем пораньше, к восьми.

– Хорошо, мам, – чуть улыбнувшись, кивнул я.

***

…Меня разбудил мобильник. Он нервно дрожал на краю старого письменного стола, раскачиваясь в разные стороны. «Кому понадобилось звонить в такую рань?» Я еще больше закутался в одеяло с рисованными машинками «Формулы-1». От постельного белья пахло уютом и детством, мама с трепетом хранила все мои детские вещи. Не открывая глаза, я нащупал телефон и положил его сверху на ухо.

– Терехин? – голос босса был резким и озабоченным, собственно, как всегда, – Выписался? – бесцеремонно спросил он. Ни «здрасьте», ни «до свидания».

– Доброе утро, Вадим Георгиевич, – ответил я.

– Значит так, Терехин, жду тебя в понедельник, у нас все синим пламенем горит. Хорош там разлеживаться, не маленький. У меня вся надежда только на тебя, – более мягко сказал он, – И, по возможности, все-таки жду тебя с утра, а не после обеда.

Конец ознакомительного фрагмента.