Прыжок навстречу
Шрифт:
– Удержу! Давай!
Я зачем-то набираю полную грудь воздуха, как перед прыжком в воду, неловко приседаю, затем резко бросаю тело вверх. Моя ладонь охватывает тонкое девчачье запястье, на мгновенье я представляю, как её косточки не выдерживают и хрустят под моей рукой. В следующее мгновение моё собственное предплечье оказывается в жёстком захвате, такое ощущение, что его сжимает металлическая лапа робота. Короткий рывок – и вот я уже наверху.
Я боком отползаю на несколько метров от края пропасти
– Ничего не рассказывай своему отцу! – говорю я ей, когда дыхание выравнивается и сердце перестаёт бешено стучаться о рёбра. – Кстати, где он?
– Уехал в общежитие, вместе с остальными, смена закончилась. Мы, когда тебя встретили, как раз вниз направлялись.
– А тебя здесь одну оставил?
– Я уже не маленькая, да и люблю немного побыть одна. В последнее время, знаете ли, мне это не часто удаётся.
– Ну, всё равно, ничего ему не рассказывай!
Девчонка смотрит на меня с хитрым прищуром.
По инструкции, в случае возникновения нештатной ситуации она немедленно должна проинформировать инженерную службу. А ситуация, когда едва не погиб проникший на объект посторонний, как раз подходит под это определение. Я не могу заставить пришлую действовать вопреки установленным правилам, да и даже просить об этом не имею права.
– Хорошо, пусть это будет нашей тайной. При одном условии…
– Что за условие? – выдыхаю я. Похоже, гостья собирается меня шантажировать?
– Вы никому не расскажете, что я пыталась вас спасти при помощи строительного робота.
– Конечно! Замётано! – Я вздыхаю с облегчением. – Кстати, как тебе удалось его использовать? Они же полностью автономные.
– А, - девчонка машет рукой в сторону замершего у края пропасти робота. – Взломала системный код, и все дела. Ужасно примитивный агрегат.
Я собираюсь было высказать ей, что наши роботы самые лучшие и надежные на Периферии, и экспортируются на десятки планет, но тут же мне становится смешно. Я что, обиделся за робота? Я не выдерживаю и фыркаю, мгновенье спустя мы смеёмся вместе.
– Похоже, ты неплохо разбираешься в технике, - говорю я, отсмеявшись.
– Ну, да, - без всякой напускной скромности отвечает она. – С малолетства люблю возиться со всякими механизмами. Я собираюсь стать инженером-робототехником, когда вырасту.
Я отвожу глаза. Она просто ещё не слишком хорошо знает наш мир. Инженером ей никогда не стать. По статусу не положено, это профессия только для местных. Максимум, на что может рассчитывать переселенец – работа слесарем в небольшой мастерской или оператором на машиностроительном заводе.
Впрочем, а у меня ведь тоже нет права на выбор будущего. Не важно,
– А ты сильная! – говорю я, решив сменить тему разговора.
Она поворачивает голову в мою сторону и улыбается.
- Я жила на планете, где сила тяжести на треть выше, чем здесь у вас. И спортом занималась.
– Это каким же?
– Фрайтболом. В прошлом году наша команда прошла отборочные соревнования и мы участвовали в Чемпионате Периферии среди молодёжных команд.
– Круто! – искренне говорю я.
– На самом деле, нет, - наморщив нос, признаётся она. – Мы так и не вышли из подгруппы.
Мы опять смеёмся. С ней легко и просто общаться. Гораздо легче, чем с моими вечно надутыми и чем-то недовольными одноклассницами.
– Вета – это от какого имени? Светлана?
– Нет, - мотает она головой, - Елизавета. Ветой меня при оформлении в распределительный лагерь переименовали. Нам же не положены «королевские» имена. Ну, я и решила, что Вета – всё же лучше, чем Лиза. Хотя то ещё имечко получилось… Ветка Листова! Ты ведь не знаешь русского?
Я признаюсь, что не знаю. Вета разъясняет мне, как звучит её имя в переводе, и я соглашаюсь: действительно, получилось забавно.
– Но мне всё равно нравится, - тут же добавляю я.
Она пожимает плечами.
– Елизаветой меня решил назвать отец, в честь прабабушки. А Ветой меня мама раньше называла.
– А где сейчас твоя мама? – спрашиваю я.
– Мама умерла, когда я была ещё маленькой, - просто отвечает она. – Я её почти совсем не помню.
У меня в горле словно набухает тугой шероховатый комок, я делаю усилие, чтобы его проглотить. Это мне удаётся, но голос становится чуть осипшим, когда я говорю:
– У меня тоже мамы нет. Уже два года.
Наша медицина – самая лучшая на всей Периферии, наши врачи могут вылечить почти любую болезнь. Почти любую.
Вета протягивает руку и осторожно касается моего плеча. Словно протягивается ещё одна тонкая, прочная ниточка, делающая ещё крепче возникшую между нами связь
– Кстати, я до сих пор не знаю, как вас зовут. Или мне не положено об этом спрашивать?
– Нет, конечно же, можно. Меня зовут Людовиг. Но не вздумай ко мне так обращаться! Для друзей я Люк.
Смотрю на неё – будет смеяться или нет. Вроде, выглядит серьёзной.
– Ну, могло быть и хуже, - говорит она. Я вижу, что в её глазах всё же светятся искры тщательно скрываемого веселья.