Прыжок за борт
Шрифт:
— Ну, и хорошо. Отправляйтесь туда, — сказал я.
Я мог дать ему торжественное обещание, что дверь за ним закроется плотно. О его судьбе, какой бы она ни была, знать не будут, ибо эта страна, несмотря на переживаемый ею период гонения, считалась недостаточно созревшей для вмешательства в ее дела. Попади он туда, и для внешнего мира он словно перестанет существовать. Ему придется стоять на собственных ногах, и вдобавок он должен сначала найти опору для ног.
— Перестать существовать — вот именно! — прошептал он, впиваясь в мое лицо.
Если он обдумал условия, закончил я, ему следует взять первый попавшийся гхарри и ехать к Штейну за последними инструкциями. Он метнулся из комнаты прежде, чем я кончил говорить.
ГЛАВА XXIII
Вернулся
Это кольцо было рекомендацией к старику Дорамину — одному из самых влиятельных людей в Патюзане — важной персоне. Дорамин был другом мистера Штейна в стране, где с ним была столько приключений. Мистер Штейн называл его «боевым товарищем». Прекрасное название, не так ли? И, не правда ли, мистер Штейн замечательно говорит по-английски? Сказал, что выучил английский на Целебесе! Правда забавно? Он говорил с акцентом — заметил ли я? Кольцо дал ему этот Дорамин. Расставаясь в последний раз, они обменялись подарками. Что — то вроде обета вечной дружбы. Джиму это понравилось, а как мне? нравится? Им пришлось удирать из страны, когда этот Мохамед… Мохамед… как его звали… был убит. Мне, конечно, известна эта история? Постыдное предательство, не правда ли?
Не умолкая он говорил в таком духе, забыв о еде, держа в руке нож и вилку: он застал меня за завтраком. Щеки его порозовели, а глаза потемнели, что являлось у него признаком возбуждения. Кольцо было чем-то вроде верительной грамоты («такие вещи встречаются в книгах», — одобрительно вставил он), и Дорамин сделает для него все, что может. Мистер Штейн однажды спас тому жизнь; чисто случайно, как сказал мистер Штейн, но он — Джим — думает иначе. Мистер Штейн — человек, который ищет таких случаев. Неважно! Случайно или умышленно, но ему — Джиму — это сослужит хорошую службу. От всей души он надеется, что славный старикан еще не отправился к предкам. Мистер Штейн об этом не знал, ибо больше года он не имел никаких сведений. Они все время дерутся, а сообщение по реке закрыто. Это дьявольски неудобно, но не беда! Он — Джим — найдет щель и пролезет.
Пожалуй, он даже испугал меня своей возбужденной болтовней. Он был разговорчив, как мальчишка накануне долгих каникул, дающих возможность шалить сколько угодно, а такое настроение у взрослого человека и при таких обстоятельствах казалось слишком необычным — чуточку ненормальным и небезопасным. Я уже готов был взмолиться, прося его отнестись к делу посерьезнее, как вдруг он положил нож и вилку (он начал есть или, вернее, машинально глотать пищу) и стал шарить вокруг своей тарелки. Кольцо! Кольцо! Где оно, черт возьми… Ах, вот! Он зажал его в кулак и ощупал один за другим все свои карманы. Как бы не потерять эту штуку… Не повесить ли кольцо на шею?.. Тотчас же он этим занялся и достал кусок веревки, которая походила на шнурок от башмака. Так! Теперь будет крепко. Дьявольская вышла бы история, если бы… Тут он как будто в первый рад уловил выражение моего лица и немного успокоился. По-видимому, я не понимаю, сказал он с наивной серьезностью, какое значение он придает этому кольцу. Для него кольцо было залогом дружбы. Хорошее дело иметь друга. Об этом-де ему было кое-что известно. Он выразительно кивнул мне головой, а когда я жестом отклонил этот намек, он подпер лицо рукой и некоторое время молчал, задумчиво играя хлебными крошками на скатерти.
— Закрыть дверь — хорошо сказано! — воскликнул он и, вскочив, зашагал по комнате; поворот его головы, плечи, быстрые неровные шаги напоминали
— Закрыть дверь! — вскричал он. — Я этого ждал. Я еще покажу… Я… я готов ко всему… О таком случае я мечтал… Боже мой, выбраться отсюда! Наконец-то я дождался… Увидите! Я…
Он бесстрашно вскинул голову и, признаюсь, в первый и последний раз за все время нашего знакомства я неожиданно почувствовал к нему неприязнь. Зачем это парение в облаках? Он шагал по комнате, размахивая рукой и то и дело нащупывая кольцо на груди. Какой смысл ликовать человеку, назначенному торговым агентом в страну, где вообще нет торговли? Зачем бросать вызов вселенной? Не так следовало подходить к новому делу; такое настроение, сказал я, не подобает ему… Да и всякому другому.
Он остановился передо мной. В самом деле я так думаю? — спросил он, отнюдь не успокоившись, и в его улыбке мне вдруг почудилось что-то дерзкое. Но ведь я на двадцать лет старше его. Молодость дерзка, это ее право, она должна утвердить себя, а всякое самоутверждение в этом мире сомнений является вызовом и дерзостью.
Он отошел в дальний угол, а затем вернулся, чтобы растерзать меня, выражаясь образно, ибо даже я, который был так добр к нему, даже я помнил… помнил о том, что с ним случилось. Что уж говорить об остальных?.. Что удивительного, если он хочет уйти… Уйти навсегда? А я рассуждал о подобающем настроении!
— Дело не в том, что я помню или остальные помнят! — крикнул я. — Это вы, вы помните!
Он не сдавался и с жаром продолжал:
— Забыть все… всех, всех… — Затем тихо добавил: — Но вас?
— Да, и меня тоже, если это вам поможет, — так же тихо сказал я.
После этого мы некоторое время сидели молчаливые и вялые, словно истощенные. Затем он сдержанно сообщил мне, что мистер Штейн посоветовал ему подождать месяц и выяснить, сможет ли он там остаться, раньше чем начинать постройку нового дома; таким образом он избегнет «лишних трат». Мистер Штейн иногда употреблял такие забавные выражения… «Лишние траты» — это очень хорошо… Остаться? Ну, конечно! Он останется. Только бы туда попасть — и конец делу. Он ручался, что останется. Никогда не уйдет!
— Не будьте же безрассудны, — сказал я, встревоженный его угрожающим тоном. — Если вы проживете долго, вам захочется вернуться.
— Вернуться? Зачем? — рассеянно спросил он, уставившись на циферблат стенных часов.
Помолчав, я спросил:
— Значит, никогда?
— Никогда! — повторил он задумчиво, не глядя на меня; затем вдруг оживился: — О, Боже! Два часа, а в четыре я отплываю!
Это была правда. Бригантина Штейна уходила в тот день на запад. Джим должен был ехать на ней, а приказа отсрочить отплытие дано не было. Думаю, что Штейн забыл. Джим стремительно умчался укладывать вещи, а я отправился на борт своего судна, куда он обещал заглянуть, когда отплывет на бригантину, стоявшую на внешнем рейде. Он явился запыхавшись, с маленьким кожаным чемоданом в руке. Это не годилось, и я ему предложил свой старый жестяной сундук; считалось, что он не пропускает воды или, во всяком случае, сырости. Свои вещи Джим переложил очень просто: вытряхнул содержимое чемодана в ящик, как вытряхивают мешок с зерном. Я заметил три книги — две маленькие, в темных переплетах, и толстый зеленый с золотом том — полное собрание сочинений Шекспира за два с половиной шиллинга.