Прыжок за борт
Шрифт:
Корнелиус прислушался. Заглушённый шум пронесся над поселком вниз по реке. Раздался бой большого барабана, другие ему отвечали вибрирующим гудением. Огоньки замелькали в темной половине поселка, а оттуда, где пылали костры, послышался протяжный гул голосов. |i — Он вернулся, — сказал Корнелиус.
— Как? Вы уверены? — спросил Браун.
— Уверен! Прислушайтесь к этому гулу.
I — Почему они так галдят? — осведомился Браун.
— От радости, — фыркнул Корнелиус. — Он здесь — важная персона, а все-таки знает он не больше, чем ребенок; вот они и галдят, чтобы доставить ему удовольствие, так как ничего иного придумать не могут.
— Как к нему пробраться?
— Он сам к
— Что вы хотите сказать? Явится сюда, словно на прогулку?
Корнелиус энергично закивал в темноте.
— Да, да! Он придет сюда и будет с вами говорить. Он попросту идиот. Вы увидите, что это за идиот.
Браун не верил.
— Вот увидите, — уверял Корнелиус, — Он не боится — ничего не боится. Он придет и прикажет оставить его народ в покое. Вы должны оставить в покое его народ. Он — словно ребенок. Он к вам явится.
Да, он хорошо знал Джима — этот «гнусный хорек», как называл его Браун.
— Он явится, — продолжал он с жаром, — а потом, капитан, вы прикажите этому высокому парню убить его. Вы только его пристрелите, а тогда все гак перепугаются, что вы сможете делать с ними все, что угодно… получите все, что нужно… и уйдете, когда захотите. Ха-ха-ха! Здорово…
Он чуть не скакал от нетерпения, а Браун, оглянувшись на него через плечо, мог видеть в лучах рассвета своих головорезов, промокших от росы. Они сидели между кучками холодной золы, сидели подавленные и оборванные.
ГЛАВА XLI
Пока не стало совсем светло, ярко пылали на западном берегу костры; а затем Браун увидел среди красочных фигур, неподвижно стоявших между передними домами, человека в белом европейском костюме и шлеме.
— Это он. Смотрите! — возбужденно крикнул Корнелиус.
Все вскочили и, столпившись за спиной Брауна, таращили тусклые глаза. Группа темнолицых людей в ярких костюмах и человек в белом, стоявший посредине, смотрели на холм. Браун видел, как туземцы на что-то указывали. Что было ему делать? Он огляделся: со всех сторон вставали перед ним леса, стеной окружавшие арену неравного боя. Еще раз посмотрел он на свою шайку. Презрение, усталость, жажда жизни, желание еще раз померяться с судьбой, поискать иную могилу, — все эти эмоции сразу его охватили.
Ему показалось, что белый человек рассматривал его позицию в бинокль. Браун вскочил на бревно и поднял руки ладонями вверх. Красочная группа сомкнулась вокруг белого человека, и тот не сразу от нее отделился; наконец, он один пошел вперед. Браун стоял на бревне до тех пор, пока Джим, то показываясь, то скрываясь за колючими кустами, не подошел почти к самой речонке; тогда Браун спрыгнул с бревна и начал спускаться ему навстречу.
Думаю, они встретились недалеко от того места, а может быть, как раз там, где Джим сделал второй отчаянный прыжок — прыжок, после которою он принят был в Патюзане, завоевал доверие и любовь народа. Между ними была речонка, и раньше чем заговорить, они пристально всматривались, стараясь понять друг друга. Должно быть, их враждебность сказывалась в тех взглядах, какими они обменивались. Мне известно, что Браун сразу возненавидел Джима. На что бы он ни надеялся, этим надеждам суждено было тотчас же развеяться. Не такого человека думал он увидеть. За это он его возненавидел. В своей клетчатой фланелевой рубахе с засученными рукавами, с седой бородой и осунувшимся загорелым лицом он мысленно проклинал молодость и уверенность Джима, его ясные глаза и невозмутимость. Этот парень намного его опередил! Он что-то был не похож на человека, который нуждается в помощи. На его стороне были все преимущества: власть, уверенность в себе, могущество; на его стороне была сила! Он не был голоден,
— Кто вы такой? — спросил наконец Джим обычным своим тоном.
— Меня зовут Браун, — громко ответил тот. — Капитан Браун. А вас?
Джим продолжал спокойно, словно ничего не слышал:
— Что заставило вас сюда приехать?
— Вы могли бы знать! — с горечью отозвался Браун. — Сказать нетрудно: голод! А вас?
— Тут парень вздрогнул, сообщил Браун, передавая мне эти первые фразы их странного разговора. Парень вздрогнул и покраснел. Должно быть, считал себя слишком важной персоной, чтобы отвечать на вопросы. Тогда я ему заявил, что если он смотрит на меня как на мертвого, с которым можно не стесняться, то его дела обстоят ничуть не лучше. Один из моих людей там, на холме, все время держит его под прицелом и ждет только моего сигнала. Возмущаться этим нечего. Он пришел сюда по доброй воле. «Условимся, — сказал я, — что мы оба мертвые, а потому будем говорить, как равные. Все мы равны перед смертью».
— Я согласился, что попал, словно крыса в ловушку, но нас сюда загнали, и даже загнанная крыса может цапнуть. Он сейчас же поймал меня на слове: «Нет, не может, если не подходить к ловушке, пока крыса не сдохла».
| — Я сказал ему, что такая игра годится для здешних его приятелей, но ему не подобает обходиться так даже и с крысой. Да, я хотел с ним переговорить. Не жизнь у него вымаливать. Нет! Мои товарищи… ну, что ж… они — такие же люди, как и он. Мы хотим только, чтобы он пришел, хотя бы во имя черта, и порешил дело.
— Черт побери, — сказал я, а он стоял неподвижно, как столб. — Не будете же вы являться сюда ежедневно и смотреть в бинокль, кто из нас держится на ногах. Либо ведите на нас своих людей, либо дайте нам отсюда выбраться и умереть с голоду в открытом море! Ведь и вы когда-то были белым, несмотря на всю вашу болтовню о том, что это ваш народ, и вы — один из них. Не так ли? А что вы, черт возьми, за это получаете? Что вы тут нашли такого драгоценного? А? Вы, быть может, не хотите, чтобы мы спустились с холма? Вас двести на одного. Вы не хотите, чтобы мы сошлись на открытом месте. Ну, так попомните — мы вас заставим попрыгать раньше, чем вы с нами покончите. Вы тут болтаете о том, что нечестно нападать на безобидный народ. Какое мне дело до того, что они — народ безобидный, когда я зря подыхаю с голоду? Но я не трус! Не будьте же и вы трусом. Ведите их сюда — или мы еще заставим этих безобидных людей попрыгать!
Передавая мне этот разговор, он был страшен — измученный скелет на жалкой кровати в ветхой хижине; сидел он, понурив голову, и изредка на меня поглядывал с видом злобным и торжествующим.
— Вот, что я ему сказал… Я знал, что нужно говорить, — начал он слабым голосом, но скоро воодушевился, подогреваемый яро стью. — Мы не намерены были бежать в леса и там блуждать, словно живые скелеты, падая один за другим… Добыча для му равьев, которые принялись бы за нас, не дожидаясь конца! О, нет!
«Вы не заслуживаете лучшей участи», — сказал он.
— А вы чего заслуживаете? — крикнул я ему через речонку, — вы, который только и делаете, что болтаете о своей ответствен ности, о невинных людях, о проклятом своем долге! Знаете ли вы обо мне больше, чем я знаю о вас? Я пришел сюда за едой. Слышите? За едой, чтобы набить живот. А вы зачем сюда пришли? Что вам было нужно, когда вы сюда явились? Нам от вас ничего не нужно: либо сражайтесь, либо дайте нам возможность вернуться туда, откуда мы пришли…