Прыжок за борт
Шрифт:
В это время Джим стоял, прислонившись к пушечному лафету, и, повернувшись спиной к дому, глядел на реку, а девушка в дверях, задыхаясь, смотрела на него через двор. Тамб Итам стоял неподалеку от своего господина и терпеливо ждал того, что должно было случиться. Вдруг Джим, казалось, погруженный в тихие размышления, повернулся к нему и сказал:
— Пора кончать.
— Туан? — произнес Тамб Итам, выступая вперед.
Он не знал, что подразумевал его господин, но как только Джим пошевельнулся, девушка вздрогнула и спустилась вниз, во двор. Кажется, больше никого из обитателей дома не
— Будешь ты сражаться?! — крикнула она.
— За что сражаться? — медленно проговорил он. — Ничто не потеряно.
С этими словами он шагнул ей навстречу.
— Хочешь ты бежать? — крикнула она снова.
— Нельзя бежать… — сказал он, останавливаясь, и она тоже остановилась, не отрывая от него глаз.
— И ты пойдешь? — медленно проговорила она.
Он опустил голову.
— А! — воскликнула она, не спуская с него глаз. — Ты безумец или лжец! Помнишь ли ту ночь, когда я умоляла тебя меня оставить, а ты сказал, что не можешь? Это было невозможно? Невозможно! Помнишь, ты сказал, что никогда меня не бросишь. Ведь я не требовала никаких обещаний. Ты сам обещал — вспомни!
— Довольно, бедная ты моя, — сказал он. — Удерживать меня… нельзя…
Тамб Итам передавал, что она захохотала громко и бессмысленно. Его господин схватился за голову. Он был в обычном своем костюме, но без шлема. Вдруг она перестала смеяться.
— В последний раз спрашиваю я, — с угрозой крикнула она, — будешь ты защищаться?
— Ничто не может меня коснуться, — сказал он с последним проблеском великолепного эгоизма.
Тамб Итам видел, как она наклонилась вперед, раскинула руки и побежала к нему. Она бросилась к нему на грудь и обвила его шею.
— Ах, я буду держать тебя вот так! — крикнула она. — Ты мой!
Она рыдала. Небо над Патюзаном было багровое, необъятное, словно открытая рана. Огромное малиновое солнце приютилось среди вершин деревьев, и лес внизу казался черным и страшным.
Тамб Итам говорит, что в тот вечер небо было грозным. Охотно этому верю, ибо знаю, что в тот самый день циклон пронесся в шестидесяти милях от берега, хотя в Патюзане только лениво дул ветерок.
Вдруг Тамб Итам увидел, как Джим схватил ее за руки, пытаясь разъять объятие. Она повисла на его руках, голова ее запрокинулась, волосы касались земли.
— Иди сюда! — позвал его Джим, и Тамб Итам помог опустить ее на землю. Трудно было разжать ее пальцы. Джим, наклонившись, в упор посмотрел в ее лицо и вдруг бросился бежать к пристани. Тамб Итам последовал за ним, но, оглянувшись, увидел, как она с трудом поднялась на ноги. Она пробежала немного, потом упала на колени.
— Туан! Туан! — крикнул Тамб Итам. — Оглянись!
Но Джим уже стоял на каноэ и держал весло. Он оглянулся. Тамб Итам едва успел прыгнуть вслед за ним, как каноэ уже отделилось от берега. Девушка, сжав руки, стояла на коленях в воротах, выходящих к реке. Недолго она оставалась в этой позе, потом вскочила.
— Ты лжец! — крикнула она вслед Джиму.
— Прости! — крикнул он.
А она ответила:
— Никогда!
Тамб Итам взял
Спускались сумерки. Кое-где мелькали факелы. Те, кого они встречали, казались испуганными и быстро расступались перед Джимом. Сверху доносились стенания женщин. Во дворе толпились вооруженные Буги со своими приверженцами и жители Патюзана.
Не знаю, зачем они все собрались. Были ли то приготовления к войне, мщению или отражению грозившего нападения? Много дней прошло, прежде чем народ перестал со страхом ждать возвращения белых людей с длинными бородами и в отрепьях. Отношения этих белых людей к их белому человеку они так и не могли понять. Даже для этих примитивных умов бедный Джим остается в тени облака.
Дорамин, грузный и одинокий, сидел в своем кресле перед вооруженной толпой; на коленях его лежала пара кремневых пистолетов. Когда показался Джим, кто-то вскрикнул, и все головы повернулись в его сторону; затем толпа расступилась, и Джим прошел вперед между рядами отвернувшихся людей. Шепот следовал за ним: «Все это горе он принес… Он знает злые чары».
Быть может, он его слышал!
Когда он вошел в круг света, отбрасываемый факелами, вопли женщин вдруг смолкли. Дорамин не поднял головы, и некоторое время Джим молча стоял перед ним. Затем он посмотрел налево и размеренными шагами двинулся в ту сторону. Мать Дэна Уориса сидела на корточках возле тела; седые растрепанные волосы закрыли ее лицо. Джим медленно подошел, взглянул, приподняв покрывало, на своего мертвого друга, потом, не говоря ни слова, опустил покров. Медленно вернулся он назад.
— Он пришел! Он пришел! — пробегал в толпе шепот; навстречу которому он двигался.
— Он взял ответственность на себя, и голова его была порукой, — громко сказал кто-то.
Он услышал и повернулся к толпе.
— Да. Моя голова.
Кое-кто отступил назад. Джим ждал, стоя перед Дорамином; затем мягко сказал:
— Я пришел.
Он снова замолчал.
— Я пришел, — повторил он. — Я готов и безоружен…
Грозный старик, опустив, словно бык под ярмом, свою массивную голову, старался встать и цеплялся за кремневые пистолеты, лежавшие у него на коленях. Из горла его вырвались хриплые нечеловеческие звуки; два воина поддерживали его сзади. Народ заметил, что кольцо, которое он уронил на колени, упало и покатилось к ногам белого человека.
Джим посмотрел вниз, на талисман, открывший ему врата славы, любви и успеха в эти леса, окаймленные белой пеной, и к этому берегу, который под лучами заходящего солнца походил на твердыню ночи.
Дорамин, поддерживаемый с обеих сторон, покачивался, пытаясь не упасть; в его маленьких глазках застыли безумная скорбь и ярость; глазки сверкали гневом, и это было всеми замечено. Джим, недвижный, с непокрытой головой, стоял в светлом круге факелов и смотрел ему прямо в лицо. И тогда-то, Дорамин тяжело обвив левой рукой шею склоненного воина, поднял правую руку и выстрелил в грудь другу своего сына.