Пси-ON. Книга III
Шрифт:
– Так даже лучше. Я, знаешь ли, очень не люблю бессмысленной ходьбы вокруг да около. Время ценно, ибо оно для человека конечно…
Лицо цесаревича дрогнуло. Едва заметно, без записи с камеры и долгого анализа этого бы никто не заметил, но они – не я. Ещё один балл в копилку совсем не радужных подозрений касательно состояния императора, которому, на первый взгляд, ещё жить да жить.
– В этом ты прав, но от вбиваемых на протяжении десятилетий шаблонов так просто не избавиться. Так что терпи, а я буду стараться поменьше болтать ни о чём. – Честно и с грустной улыбкой на лице произнёс Владимир, опуская тренировочную рапиру. – Как я понял,
– Очень. – Я кивнул. – Из всего того, что я о них слышал, можно сделать один очень печальный для нас вывод: все миры, в которых были люди и псионика, гибнут. Так что я действительно заинтересован в их изучении.
Цесаревич молчал не долго.
– А вариант с тем, что разломы связывают наш мир только с разрушенными измерениями по каким-то иным причинам ты не рассматриваешь?
– Я бы с радостью рассмотрел любые теории, но у меня просто нет информации. Я вживую встречался с разломами дважды, и в первый раз я только пробудился и сразу же оттуда ушёл. Во второй повстречал иномирных существ, да недолго покружил вокруг, пытаясь понять, как разлом влияет на реальность. Ну и не позволил воде с той стороны растечься по округе и испоганить лесопарк. – А о третьем разе никому знать не положено. – Мне, конечно, уже пообещали предоставить всевозможные данные и даже возможность лично посещать разломы, но когда это ещё будет…
– Как только уляжется шумиха вокруг происшествия в академии. И это, между прочим, напрямую зависит от того, как ты себя покажешь перед дворянством. Притчу про прутик и веник знаешь?
– Обижаешь. – Я хмыкнул, припомнив эту аллегорию на силу толпы.
– Если Империя и наша семья – это прут из закалённой стали, то дворянство – это множество пучков, собранных из разных веток. И пучки эти имеют свойство объединяться, если в этом есть хоть какой-то смысл. Сейчас они увидели угрозу в том, что мы якобы целенаправленно попытались укрыть тебя на территории академии, преследуя какие-то свои цели. Если что, это, опять же, якобы нарушение одного из давних договоров касательно нейтралитета академии в вопросе размещения там сил, способных оказать влияние на обучающихся. – Цесаревич поймал мой взгляд, абсолютно верно тот истолковав. – Трон не всегда обладал достаточными силой и властью, а на момент образования Великой Московской Академии по всей планете царил натуральный хаос, спровоцировавший появление множества самостоятельных полюсов силы. Мы тогда застыли на грани гражданской войны с десятком сторон в ней участвующих, и избежать худшего удалось лишь чудом.
– Я понимаю и принимаю необходимость полюбовного решения таких вопросов. Чай, не совсем дурак. – Цесаревич сдержал смешок. – Но мой статус вкупе с отсутствием информации об аристократии не способствуют приобретению уверенности.
– Если бы ты не раскрылся перед Белёвской тогда, то у тебя могло бы образоваться несколько месяцев, если не лет относительного спокойствия. – Пожал плечами парень. – Но добраться до столь желанных знаний тогда было бы куда сложнее. Как и заручиться в дальнейшем нашим доверием. Отец ведь не в последнюю очередь учитывал то, что ты не стал скрываться и с готовностью признал над собой власть Трона, уже примерно осознавая свой потенциал. Что это, если не верность?
– Верность – понятие эфемерное, рождаемое из чего угодно, но не из слепого желания самозабвенно посвящать себя служению. Я не могу себе представить человека, который присягнул бы кому-то просто так. Во всём должна быть причина…
–
Я выдохнул, следом за цесаревичем покинув, наконец, «арену». Девушки в это же время всё ещё самозабвенно мутузили друг друга, демонстрируя физические кондиции, о которых мне пока можно только мечтать.
– На тот момент я решил, что мои принципы не позволят мне ни сменить сторону, ни следовать за кем-то недостойным. При том у меня не было и нет времени годами присматриваться к потенциальным кандидатам, пытаясь оценить, не превосходят ли они в чём-то светоч Империи. – Я внимательно отслеживал реакции собеседника, но в тех не было ничего, вызывающего беспокойство. Простой интерес пополам с любопытством. – А ещё я люблю свою страну, а предательство в любой форме считаю самым отвратительным деянием из всех возможных.
– С тобой бы многие не согласились. Как минимум по части предательства. – Цесаревич помассировал лоб в тщетной попытке превентивно унять следующую за подобными тяжкими думами мигрень. – Как они говорят – нельзя предать того, кому ты ничего не обещал.
Я был бы лицемером, если бы сказал, что в моей голове никогда не проскальзывало ничего подобного. Проскальзывало, ещё как проскальзывало. Потому что для человека естественно изворачиваться, успокаивая самого себя. Искать оправдания и судить окружающих куда жёстче, чем самого себя. Я занимался этим без недели всю свою жизнь, и считал это нормальным. Но эмпатия открыла мне глаза, позволив заглянуть за ширму человеческих лиц, слов и жестов.
И теперь я был вынужден как-то с этим жить.
– Возможно, когда-нибудь я и сам скажу что-то подобное. Но не сейчас. – Не хочу обманывать себя, утверждая, что моё мнение никогда не поменяется. Никогда не говори никогда. – Но не будем о грустном. Дамы почти закончили, так что с серьёзными пессимистичными темами стоит завязывать.
– Они не малые дети, чтобы ограждать их от реальности.
– Не ожидал от тебя таких слов. – Хмык. – Мне показалось, что ты намерен чрезмерно оберегать сестру настолько, насколько это вообще возможно.
Цесаревич рассмеялся:
– Я не всесилен, Артур, и понимаю, где «чрезмерная» забота уместна, а где сделает только хуже. В нашей семье ни у кого нет права во всём опираться на ближнего. – От Владимира повеяло лёгкой меланхолией, но спустя секунду он встрепенулся: – Но это не значит, что ты больше не под подозрением!
Сказано это было полушутливым тоном, но поддержать шутку я не успел. Лина, а следом за ней и Марина подошли достаточно близко для того, чтобы расслышать любые наши слова. Да и сам цесаревич достал телефон, сказав, что нужно отдать указания касательно обещанной мне информации о дворянстве.
Мол, раньше начнут – раньше закончат.
– О чём разговор? – Поинтересовалась цесаревна, эффектным движением освободившая волосы от плена резинки. Естественно, с распущенной шевелюрой шпагой никто не махал.
– О вечном… – Таинственно произнёс я, потягиваясь. Казалось бы, и тридцати минут с момента получения рапиры не прошло, а ощущение такое, будто я хорошенько так потренировался, нагрузив совсем не те группы мышц, которыми я занимался на этой неделе.
– Что, неужели о девушках? – Притворно «ужаснулась» Марина, переведя взгляд на цесаревича, который из-за телефона у уха даже ответить не мог. Чем, собственно, девушка с удовольствием и воспользовалась. – Лина, ты слышала?