Псих ненормальный
Шрифт:
На минуту стало тихо.
— Так вот... — Игнатий чувствовал, что перебрал, но уже не мог притормозить, словно гнал на своей «Волге» по обледенелому шоссе. — Кто был талантливым реалистом, тот и абстракцию напишет, и в сюре не пропадет.
— Это хамство! — Девица в шортах даже поднялась с пола. — Вы захватили МОСХ и травите молодых. Вы сами — бездарь!
— Девушка, вы слишком очаровательны для разногласий, — усмехнулся Игнатий.
— А вы пошляк! — Девица снова плюхнулась на пол.
— Игнатий Тихонович! Дорогой! Ну, вспылили. Так ведь молодость, понимаешь, —
— Папа, не лебези...
— Вы меня позвали... Зачем вы меня позвали?! — Шабашников принял позу провинциального трагика, играющего в подпитии Несчастливцева. — Я — рутинер. Верю, если внутри кипит, то и на полотне чего-нибудь сварится. А этого, без огня... — он шикарным жестом обвел стулья и стены, — не приемлю... Пошли, Рыжикан.
Я оторвался от номеров гостиниц. Их было до чертовой матери и даже больше.
— Нахамили и убегаете! — фыркнула девица в шортах. И тут Игнатий задекламировал:
— Жизнь показала, что черты Леопардовой прозорливости, — каждое слово чеканил! — в высокой степени свойственны сему дому и лично Виктории...
— Это подло, подло, подло! — закричали все разом, и я вспомнил, как недавно в поезде инженер-покерист, хлебая из судка борщ, читал над моим ухом «Литературную газету»:
— Смотри, живописец, как лижут: «Надо сказать, что черты ленинской прозорливости в высокой степени свойственны нашему ЦК и лично Леониду Ильичу...» Ни черта, ни Бога не боятся! Сахарова травят, Солженицына выперли, а Брежневу лижут...
Я голоден был как волк, но все-таки высунулся из спальника и, глядя мимо борща, взял газету. Это была статья Боба. Мне стало неловко. Наверное, потому постарался об этой статье забыть. Игнатий же все читал и все помнил.
— Подло! Подло! — затараторила девица в шортах.
— Идем, Рыжикан, — сказал Игнатий.
— Иди один... Черт собачий, в свою мастерскую меня не пускал.
— Оставайся, — сказал Боб. — Оставайся, дорогой. А вас я не задерживаю. Пригласили, понимаешь, как значительного человека, а повел себя как паяц. Да-да, паяц. Цитируете, понимаешь, неправильно. Вы в политике ничего не смыслите. Я о разрядке, понимаешь, написал... А Сталин что, лучше? Война — лучше? Надо, понимаешь, практически подходить... А вы ни в политике, ни в искусстве ничего, гражданин Шабашников, не понимаете. Вы салонный живописец. У вас известность, потому что вы — салон. И вы душите все молодое. Вика просила вас не приглашать, но я думал: вы — величина. А вы, понимаешь, пустышка...
— И это хваленое восточное гостеприимство?! — вздел руки мэтр. — Идешь? — повернулся ко мне.
Я мотнул башкой. Дело было не только в даче. Ничего плохого Бобы мне не сделали.
— Оставайся, подлиза! — Игнатий выплыл из мастерской. Его не провожали.
— Ну и фрукт, — вздохнул Боб. — И таким, понимаешь, принадлежат все посты.
— Он нигде не служит...
Меня грызло, что не кинулся вслед за мэтром.
— Все равно. Всюду, понимаешь, своя рука. Трубку поднимет — и тебе госзаказ. Скажет кому надо, сразу, понимаешь, персональная выставка.
— Папа... —
— Ну и воспитатель! Где ты взял такого? — накинулся на меня Боб.
— Отец нашел.
— Твой отец, понимаешь, добряк был. И ты непринципиальный. Не защитил младшего товарища. А Вика тебе как сестра. Ее, понимаешь, бьют, а ты книжку читаешь. Телефонный справочник? Нашел время!
— Женщина приехала...
— А, любовь? — замялся Боб. — От любви, дорогой, глупеют. А все-таки, как тебе Вика? Впечатляет, да?
— Папа!..
— Она, может, полгода писала, а я вот так сразу. Подумать надо... — промямлил я.
— Подумай, дорогой, подумай. Завтра, понимаешь, посерьезней драка будет. Шабашников — что? Паяц, понимаешь, а завтра враг позначительней вылезет. Вот билет — приходи завтра.
— Спасибо. Не тушуйся, Вика. Плюй на всех и на меня тоже.
— Правильно, дорогой. Вот за что тебя люблю: откровенный ты, понимаешь, человек!.. — расчувствовался Боб.
Я выпросил до завтра телефонный справочник и в подвале, не зажигая света, без толку звонил по всем гостиницам.
ЗИМА НА ВЗМОРЬЕ
1
Когда вечером вернулся на дачу, Костырина с Томкой уже не было, и я решил, что прошлая ночь — не более чем эпизод.
— Деваху бы сюда, — вздыхал, законопачивая в зале окна. На самом деле мне нужна была Томка. «Голубчик, не попадитесь», — передразнивал я профессора, но не помогало. Я и впрямь по ней скучал. Так длилось с неделю, а когда вроде успокоился, парнишка привез на велосипеде телеграмму: «Позвони офис». На радостях я дал ему рубль, но потом передумал и звонить не пошел: что я, срочная сексуальная помощь? Мужчина на ночь из фирмы «Заря»? И что за анонимные телеграммы? Надо — пусть сама приезжает.
И приехала. Как всегда — в пух и прах... Кожаная сумка на молнии набита классной жратвой и выпивкой.
— Назад вези, — сказал ей, когда малость пришли в себя. — Куда мне такое? Я ж нищий.
— Глупый, — не прикрываясь простыней, она расставляла на столе питье и закуску. — Я работу привезла. От нас и соседей. Молодой мужчина, а живешь как загородный пенсионер — с лапши на макароны... Удивляюсь, как у тебя фурычит.
Мне вдруг захотелось, чтоб она исчезла. На сегодня уже не нужна. Но мы долго пили и ели, а потом она занудно объясняла, что я должен изобразить, а я еле сдерживался, чтоб ее не выгнать.
На другой день трещала голова и лень было тащиться за пирамидоном. Но к вечеру, когда, внемля Томкиным наставлениям, набросал кучу эскизов, вдруг захотелось показать их ей, и вообще захотелось... Я поплелся на ту самую станцию, где дней десять назад села в электричку ладная девица в кримпленовых брюках, и позвонил Томке домой.
— Да, — ответил Васька.
Я растерялся, потому что вовсе о нем забыл, и ляпнул:
— Привет!
— Рыжий? Где пропадаешь? — обрадовался Костырин. Будто не знал где. Я почувствовал, что Ваське тухло. Либо никто не звонит, либо звонят и лезут с утешениями.