Псих. Дилогия
Шрифт:
– Хорошо, - сказал он вдруг, и я вздрогнул, едва не упустив уже поддетый на иголку пласт.
– Хоть... помру без этой дряни.
– Зачем я тебя шью, если ты помирать собрался, - проворчал я.
– Чтоб... красиво было.
– Иди ты, Брык. Прикалываешься, или совсем крыша съехала?
Он засмеялся - россыпь сухих сучков под ногой.
– Будешь... уходить - мою робу надень. Наверху... на лестнице... сложена.
– Ладно.
–
– Самому пригодится.
– Мне... нет. По-любому - нет.
– Ты что, и впрямь к ирзаям собрался, Брык?
Он хмыкнул.
– Ирзаи, Псих... Тоже люди.
– Охренел. Ты видел, что они с нашими делают?
– Салага ты... Псих. У зеков... "наших"... не бывает. Зек... он сам... за себя.
– Чёрт с тобой, - сказал я.
– Я в твои дела не лезу. Что ж ты, такой умный, аптечкой не запасся?
– Не... успел. Когда... ещё... такой случай...
Я промолчал, пытаясь свести неподатливые края очередного разреза.
Отключаться Брык начал, когда моя долгая работа была почти закончена. Я клал стежки на предпоследний разрез, когда, на мгновение подняв голову, успел поймать его уплывающий в никуда взгляд; веки опустились, прикрыв тёмные блестящие радужки, но оставив под ресницами полоску голубоватого белка.
– Брык, - позвал я.
– Брык, не смей. Не смей, слышишь?
Он ещё вернулся - ненадолго. Уплыл снова. Последний шов я доделывал торопливыми, крупными стежками, спеша завязать узел - будто от этого что-то зависело. Закончив, попробовал нащупать пульс. Ничего не разобрал.
Позвал опять:
– Брык!
Он дрогнул ресницами.
Я заговорил.
Может быть, можно было сделать что-то ещё - я не знаю. Я не смог придумать. Просто сидел с ним и говорил, то и дело облизывая пересыхающие губы, ощущая солоноватый привкус крови во рту. Говорил о том, что его замысел удался, что на базе его считают попавшим под взрыв, а значит - он свободен и может уйти, куда хочет. О воле, которая его ждёт за воротами. О том, что гулять он должен - за всех нас и жить - за всех нас. Просил держаться и не сдаваться. Нёс ещё какую-то сопливую чушь.
Я не уловил момент, когда умер Брык. И не сразу сумел поверить, что разговариваю уже с трупом.
Наверху набирал силу жаркий варвурский день, а я сидел на полу крошечного подвальчика рядом с остывающим окровавленным телом, весь в липкой корке сам, и меня колотил озноб.
Потом пришло время проблем насущных. Я долго ломал голову, как мне исхитриться похоронить Брыка - против мысли оставить его вот так, в этой пропахшей кровью каморе, восставало всё моё существо. Подумал даже о том, чтобы попросить помощи у Тараса; он бы не отказался, в этом я был уверен, но...
Нельзя. Просто - нельзя. Такое не понимается - чувствуется.
"У зеков "наших" не бывает" - вспомнил я с горькой усмешкой.
Нет, под этим я бы не подписался. И всё же - нельзя. Слишком... иная плоскость жизни.
В
Прости уж, Брык.
Его роба была мне великовата, но это не имело значения - проскочить только до казармы, там есть запасная. Потом сдам в стирку с оторванным номерком и потребую новую. Все равно тряпок на базе куда больше, чем штрафников.
Я даже вовремя додумался оторвать бирку с номером от робы, которой укрыл Брыка.
Хуже было то, что засохшая на моих руках, лице, почему-то даже на волосах кровь оттираться не хотела никак; я долго и бесполезно скрёб её ногтями, плевал на обрывок тельника, которым производил "умывание". Потом меня осенило - в закутке за лестницей я помочился на ту же тряпку, обтёрся. До душевой доберусь.
Я взял заточку Брыка. Она действительно оказалась уникальной. Сделана из полоски бифлайной обшивки; такую только на спецоборудовании лётных мастерских и выгонишь, да и не каждый мастер справится, работа ювелирная, нужно очень умелые руки приложить. Тонкое хищное лезвие-жало меньше ладони длиной было обоюдоострым и легко отсекало на весу волос; по крепости оно просто не имело аналогов - не принято у нас делать ножи из сплавов, предназначенных для космоатмосферников - и не требовало правки, да и не потребует ещё очень долго. Пряталась эта роскошь в наборную рукоятку из бифлайных же изопластиков - всегда тёплых наощупь, гладких, но не скользящих.
Не знал, что Брык был таким умельцем.
Честно говоря, сначала я думал - не стану брать заточку. Потом пригляделся, подержал в руках - и взял.
Пусть будет.
Ещё я забрал у Брыка симбионта. Не знаю, зачем. Просто не захотелось оставлять.
Выйдя из котельной, я зажмурился - так резанул по глазам яркий свет. И неуместной, нахальной гостьей просочилась в голову мысль, что поспать я наверняка уже не успею.
Прощай, Брык.
8.
Тарасу случилось плакать передо мной ещё один раз - когда кончился срок его контракта, и пришло время улетать с Варвура.
Мы опять сидели в закутке, пили "отъездную". Вернее, пил Тарас; меня в любой момент могли дёрнуть на вылет, и я ограничился символическим глотком. Механик же размазывал по лицу изобильно текущие слезы, шумно сморкался в замусоленную до неузнаваемости тряпку и вид имел раздражающе жалкий.
Смотреть мне в глаза он избегал. То и дело начинал оправдываться - ненужно и бессвязно; потом заливал собственное многословие дозой спирта - и снова плакал молча, растирая покрасневшие веки широкими пальцами в чёрточках въевшейся смазки.
Всё было сказано и обсуждено не раз и не два. Я знал уже, что на родной планете Тараса ждёт семья - жена и две дочки, в которых он души не чает. Что старшая в этом году заканчивает школу; что младшая много болеет, и врачи подозревают какую-то неясную хронику, но никак толком не определятся с диагнозом. Знал, что жена намного моложе Тараса, что ухаживал он за ней два года, увёл из-под носа у известного архитектора, взяв измором, и до сих пор пуще глаза боится её потерять.