Психиатрическая власть
Шрифт:
Их сопряжение, как мне кажется, имело под собой простое экономическое основание, в силу самой своей обыкновенности сыгравшее в генерализации психиатрической власти едва ли не большую роль, чем психиатризация умственной отсталости. Пресловутый закон от 1838 года, которым определялись формы принудительной госпитализации и условия содержания малоимущих больных, был, как мы выяснили, отнесен и к слабоумным. Но согласно этому закону содержание каждого помещенного в лечебницу оплачивалось властями департамента или населенного пункта, где больной жил прежде; иначе говоря, финансовая ответственность по уходу за больным возлагалась на его родной город.61 Поэтому многие годы, даже после распоряжения 1840 года, местные власти колебались,
* В подготовительной рукописи М. Фуко уточняет: «психиатрическую медикализацию».
254
она, префектура или мэрия приняли решение отправить слабоумного в лечебницу, врач должен был засвидетельствовать им не только что тот действительно слабоумен, не только что он не в состоянии удовлетворять собственные потребности, — даже того, что его потребности не в силах удовлетворять семья, было недостаточно; врач должен был признать его опасным, способным совершить поджог, убить, изнасиловать и т. д. — только при этом условии местные власти брали на себя заботу о нем. Об этом без обиняков говорят врачи 1840—1860-х годов: мы вынуждены составлять подложные отчеты, сгущать краски, представлять идиотов и слабоумных опасными, лишь бы их [отправили в лечебницу].*
Понятие опасности становится необходимым условием превращения медицинской помощи в феномен защиты и одновременно согласия тех, кто оплачивает эту помощь, ее предоставить. Опасность — это третий элемент, позволяющий приступить к процедуре интернирования и ухода за слабоумным, и функция удостоверения этой опасности возлагается на медиков. Любопытно, однако, что это банальное обстоятельство, в котором впервые заявляет о себе проблема стоимости аномалии, затем сопровождающая историю психиатрии неотлучно прямиком ведет к фундаментальным следствиям этой проблемы: с этих
сетований врачей которые в 1840—1850-х годах жалуются
что им приходится обвинять идиотов в общественной опас-
тт о Г 4Т И
начинается целЭ.Я традиция медицинской литературы которая б\^дет относиться к себе с годами все серьезнее и ко-
ТСУОЯ <г ес ГТЫ \7Г(ЛГ[Тт <"*TMr\/lflTH1wnVPT VMPTRPWHf) оТГ*ТЯ ГТОГО 7Тей-
„ви.'о ппенпатит его в опасного индивида « Через полвека в 18Q4 rrmv Tm4i Kvрttвиtik составит свой отчет под названи-//Рпттрпжянир ттрчрнир и впеттитянир сгтябоумных и детей с 1ж^^«»«ГГ ™Г™Г»самом деле ста нут опасными, В это время то и дело щж В°Д™ ряд слу наев доказывающих опасность <^умнт. оииогатып™vm,P публично мастурбируют, совершают сексуальные преступления и поджоги Такой серьезный ученый, как Бурнвиль рассказывает в 1895** году в подтверждение опасности слабоумных
* В магнитной записи лекции: лишь бы добиться заботы о них. ** В 1894-м; 1895-й — год публикации соответствующего текста.
255
*
следующую историю: некий житель департамента Эр изнасиловал слабоумную девушку, а затем заставил ее продавать свое тело; таким образом, слабоумная доказывает представляемую идиотами опасность, «даже сама будучи жертвой».65 Вы найдете целый комплекс заключений подобного рода, я лишь привожу примеры. В 1895-м тот же Бурнвиль заявляет: «Криминальная антропология показала, что значительную часть преступников, закоренелых пьяниц и проституток составляют слабоумные от рождения, которых просто никто не пытался вылечить или дисциплинировать».66
Так вновь очерчивается широкий круг индивидов, представляющих общественную опасность, — тех самых, на которых еще в 1830-м обращал внимание Вуазен, говоривший о том, что нужно уделять особую заботу по отношению к детям «с трудным характером, чересчур
1ТЛГЛ развиТИЯ ТТора ^ff^HWl^Ii- 1извра TTTf^T-Iия АЛ ЛЛинРТНнк"ТПЙ' ТЮТТР.Т
обманщики онанисты педерасты поджигатели разрушители убийцы, отравители и т. д.».68
Все это семейство, заново сосредоточенное вокруг слабоумного, и образует область ненормальных детей. В психиатрии XIX века (я временно оставляю за скобками проблемы физиологии и патологической анатомии) категория аномалии совершенно не затрагивала взрослых и относилась исключительно к детям. Подытожить сказанное сегодня, как мне кажется, можно следующим образом: безумцем был в XIX веке взрослый, тогда как реальная возможность детского безумия до самого конца столетия не предполагалась; не иначе как путем ретроспек-
тивной проекции взрослого безумия на ребенка было в итоге открыто нечто, названное безумием детским, сначала — дети-душевнобольные Шарко, а затем —и дети-безумцы Фрейда. В целом же роль безумца принадлежала в XIX веке взрослому, а ненормальным, напротив, был ребенок. Ребенок выступал носителем аномалий, и вокруг слабоумного, вокруг поднятых изоляцией слабоумного практических проблем оформилось целое семейство, включающее лгунов и отравителей, педерастов и убийц, онанистов и поджигателей, — общее поле аномалии, в сердцевине которого находится умственно отсталый, слабоумный ребенок, ребенок-идиот. Именно через практические проблемы, связанные с ребенком-идиотом, психиатрия постепенно пришла к превращению из власти контроля над безумием, исправления безумия, в нечто куда более общее и куда более опасное — во власть над ненормальным, во власть определения ненормальности, контроля над ней и ее исправления.
Эта двойная функция психиатрии как власти над безумием и как власти над аномалией соответствует разрыву, возникшему между практиками, относящимися к ребенку-безумцу и к ненормальному ребенку. Разграничение между безумным ребенком и ненормальным ребенком представляется мне одним из наиболее важных аспектов осуществления психиатрической власти в XIX веке. И очень просто по-моему перечислить основные следствия этого разграничения.
Во-первых, психиатрия подключилась благодаря ему — то есть потому, что оказалась и наукой о ненормальности, и властью над ней, — ко всему комплексу окружающих ее дисциплинарных режимов. Она получила право брать под свой контроль все ненормальное с точки зрения школьной, военной, семейной и т. д. дисциплины, все эти отклонения и аномалии. Путем определения сферы детской ненормальности шли генерализация расширение, распространение психиатрической власти в нашем обществе.
Во-вторых, психиатрия, как власть над безумием и власть над аномалией, оказалась нагружена внутренней обязанностью — и это уже не внешнее, а внутреннее следствие ее расширения, — определять связи, могущие иметь место между ненормальным ребенком и взрослым-безумцем. Именно с этой целью во второй половине XIX века вырабатываются два понятия, по-
256
17 Мишель Фуко
257
зволяющие перекинуть мост между ними: с одной стороны, понятие инстинкта, а с другой — понятие дегенеративности.