Психодиахронологика: Психоистория русской литературы от романтизма до наших дней
Шрифт:
В романе «Некуда» положительный доктор Розанов веселит собравшихся на вечеринке гостей, пускаясь в пляс со старухой Абрамовной под немецкий мотив:
Доктор подошел к Абрамовне, нагнулся к ее уху, как бы желая шепнуть ей что-то по секрету, и, неожиданно схватив старуху за талию, начал вертеть ее по зале, напевая: «О, мейн либер Августен, Августен, Августен!»
Лиза едва могла играть. Обернувшись лицом к оригинальной паре, она помирала со смеха, так же как и вся остальная компания [169] .
169
Н. С. Лесков, цит. соч., 189.
Достоевский наполняет ту же немецкую песенку зловещим содержанием в сцене, в которой Лямшин цинично
170
Ф. М. Достоевский, Полн. собр. соч. в 30-ти тт.т. 10, Ленинград 1974, 301. В дальнейшем ссылки на этот том см. в тексте книги.
Был потом слух, что Лямшин украл эту пиеску у одного талантливого и скромного молодого человека, знакомого ему проезжего, который так и остался в неизвестности; но это в сторону.
История шпигулинских рабочих в «Бесах» восходит к главе «Бунт» из «Взбаламученного моря» Писемского. В обоих произведениях народное волнение (у Писемского речь идет о возмущенных крестьянах) рисуется как результат подстрекательства (причем и здесь и там зачинщиками выступают беглые: живущий в подполье Федька Каторжный — в «Бесах» и бывший барский кучер Михаила, скрывшийся от солдатчины, — во «Взбаламученном море»). Крестьяне у Писемского опускаются на колени, когда их начинают теснить силы порядка; того же требует от шпигулинских губернатор Лембке — ср.:
— Ну, черти, дьяволы! Становитесь на колени! — вскрикнул старик и сам стал на колени, за ним стали несколько мужиков. [171]
— Шапки долой! — проговорил он
171
А. Ф. Писемский, цит. соч., 457.
Как во «Взбаламученном море», так и в «Бесах» волнения завершаются поркой двоих из беспокойной толпы (ср. у Достоевского: «Наказаны, впрочем, были всего двое, не думаю, чтобы даже трое» (там же). При всем сходстве двух романов в этих их коллизиях существенное отклонение Достоевского от образца, предложенного Писемским, состоит в том, что в «Бесах» опасность, которую несет с собой выступление шпигулинских, изображена в качестве мнимой («…все-таки остается нерешенный вопрос: каким образом пустую, то есть обыкновенную толпу просителей <…> с первого шага обратили в бунт, угрожавший потрясением основ?», 337), тогда как во «Взбаламученном море» перед нами и впрямь угроза кровавой резни, желательной для нигилистов:
«А ведь есть господа <…> которые радуются этой бестолочи… Готовы даже подстрекать на нее народ… Движение здорового общественного организма в этом видят… Не подлость ли <…> кровью этих детей
Если применительно к «Некуда» Достоевский преобразовал истинно комическое в ложное, то, коснувшись «Взбаламученного моря», он перевел в фальшь истинно трагическое (пусть даже трагическое лишь в потенции).
172
Там же, 459.
Сопоставление
173
Ср. иную интерпретацию этого имени: М. С. Альтман, Достоевский. По вехам имен, Саратов 1975, 82–84.
3.1.2.В наше намерение не входит регистрация и анализ всех интертекстуальных контактов, сопрягающих роман Достоевского с корпусом антинигилистической литературы, что могло бы стать предметом обширного самостоятельного исследования (ср., например, эпизоды благотворительных праздников в «Панурговом стаде» и в «Бесах»; ср. еще свидание Ставрогина с Лизой в Скворешниках и встречи Волохова с Верой в «Обрыве» Гончарова при одинаковом использовании в этих случаях родового имени «Тушины») [174] .
174
Трудно сказать, связаны ли «Бесы» и с «Маревом». Оба текста цитируют то место из «Откровения», где Иоанн осуждает «ни холодных, ни горячих». Разумеется, Достоевский мог процитировать «Лаодикийское послание» и без посредничества Клюшникова. Нам важно констатировать, однако, что одинаковые формально обращения Клюшникова и Достоевского к «Апокалипсису» разительно не совпадают друг с другом функционально-аксиологически. В «Мареве» на «Апокалипсис» ссылается нигилист Вронский («Но аще будите ни теплы, ни холодны… так что ли это по-вашему… изблюю вас из уст моих» <…> «Вронский громил все сплеча, говорил с жаром <…> Он дал полную волю негодованию и накопившейся желчи. От чиновничества перешел к обществу, что так равнодушно смотрит на проделки служилых; досталось и литературе» (В. Клюшников, Марево,Москва 1865, 128). В «Бесах» те же слова произносит Тихон, пытающийся наставить Ставрогина на путь истинный.
Нам хотелось бы лишь обратить внимание на то, что Достоевский не приемлет ни антинигилистической позитивности (отклик на «Некуда»), ни негативности, свойственной этому жанру, (опустошение заимствованного у Писемского мотива народного бунта).
Интертекстуальность, отличающую «Бесов», можно было бы назвать, если не бояться неологизмов, трансгенотекстуальностью: Достоевский помещает свой роман по ту сторону жанра антинигилистической литературы.
3.2.1.Зададимся теперь вопросом о том, каким должен быть логический результат тройной негации. Нужно полагать, что она влечет за собой уравнивание простого отрицания и отрицания отрицания (так как и то и другое сходно теряют здесь свою силу).
С одной стороны, эта эквивалентность означает, что нигилизм включает в себя антинигилизм. Достоевский многообразно варьирует тему саморазрушающегося нигилизма [175] ; бывший вольнодумец Шатов становится проповедником русской идеи; атеист Кириллов убивает себя; Шигалев завершает свой социально-утопический трактат мыслью о неизбежности деспотии; Верховенский-младший хочет устроить революцию только для того, чтобы посадить на трон нового царя; Верховенский-старший, отвергавший христианство («…я — не христианин. Я скорее древний язычник», 33), внимает перед смертью «Евангелию» и «Апокалипсису».
175
То же — в публицистике Достоевского: ср. его статью «Господин Щедрин, или Раскол в нигилистах», где речь идет о «катастрофе» в нигилистическом лагере (Ф. М. Достоевский, Полн. собр. соч. в 30-ти тт, т. 20, Ленинград 1980, 102 и след.).