Психолог, или ошибка доктора Левина
Шрифт:
Главным образом, Лева помнил серый асфальт, мокрый от дождя. Каждую крапинку на нем. И темные пятна от крови.
И Дашу.
Какую-то мертвую, спокойную, совершенно потухшую Дашу, безвольно выполнявшую все приказания Стокмана.
И серое небо в облаках.
И мрачные, одинаковые пятиэтажки этого райцентра, и грязный корпус больницы, хотя снаружи там было все пристойно, чисто.
… Петьке сделали укол, и он заснул.
Пьяный (его фамилия была Хороший) лежал под капельницей. У него был перелом руки,
Стокман успевал все – заниматься милицией, родственниками, Хорошим, Петькой, врачами, а уже глубокой ночью (заснуть они, конечно, уже не могли) они вышли на улицу и сели на лавочку покурить.
– Придется здесь побыть еще пару дней, – сказал Стокман, глядя из темноты спокойными глазами. – Понимаешь, Даш? Петьке надо полежать, так врач сказал. Но ничего у него нет страшного, легкое сотрясение. Вы с Левой можете уезжать, завтра вот еще раз в ГАИ сходим, подпишем все что надо, и можете ехать.
– Никуда я не поеду, – твердо сказала Даша. – Это мой ребенок, Сереж, понимаешь?
– Конечно, Даш, конечно, – торопливо ответил Стокман. – Он твой. Даш, ты не нервничай, пожалуйста, ты, вопервых, ни в чем не виновата, никаких неприятностей не будет, даже права не отнимут, главное, что наш Хороший жив… И потом, Даш, я уже давно все решил, еще пока мы сюда ехали, бежали, скрывались, я понял, что так больше нельзя. Все у нас будет хорошо, будем жить на два дома, на один дом, как ты захочешь. Честное слово.
Даша кивнула.
– Ты прости меня, Даш, – сказал Стокман. – Я просто не знаю, с этой прокуратурой…
Даша заплакала.
– Зачем вы уехали? – шептала она сквозь слезы. – Ну зачем вы уехали? Ну я же ничего не знала, честное слово.
– Совсем ничего? – спросил Лева.
– Да, мне Марина потом объяснила про все, но я же, правда, ничего не знала…
– Даш, давай не будем об этом, – сказал Стокман.
– Сереж… послушай, – сказала она тихо. – После того, что случилось, я больше не смогу так жить, ты понимаешь? Это просто невозможно. Давай что-то придумаем. Отдай его мне, хоть на неделю. На месяц. Пусть привыкнет. Потом что-то решим.
Лева посмотрел на Стокмана.
Стокман долго молчал, а потом сказал:
– Конечно, Даш. Конечно. Все это так и будет. Главное, что все позади… Главное, чтоб без последствий.
Лева оставил их одних и пошел в больничный садик гулять.
Он непрерывно думал о том, как это случилось – ведь если бы они не стали заезжать в кафе «У Светланы», если бы он не съел эту поганую ириску, все могло бы быть по-другому.
Скорее всего, их ангел-хранитель обиделся на всю эту канитель,
А потом полетел догонять, но не успел. Подлетел только в самый последний момент, встретился с другим ангеломхранителем (у пьющих людей они ведь тоже бывают) и на раз-два-три, вместе, они вытащили Хорошего из-под колес.
Лева был очень благодарен этим крылатым ребятам. И попросил у них прощенья за все, что было до этого.
И еще он понял, что его история с Дашей на этом заканчивается.
Когда Стокман заснул, он пошел к Петьке и посидел возле его постели.
Потом вышел в коридор и подошел к Даше.
– Извините, Лев Симонович, – сказала она из-под одеяла. – Я не могу сейчас разговаривать. Вы ложитесь. Вы спите, правда. Я сама.
Лева закрыл глаза и ясно вспомнил тот день, когда он зачем-то выгуливал больного Рыжего в лесу.
Как он шел, медленно ступая между толстых корней, боясь зацепиться и упасть (голова, наверное, кружилась) и доверчиво, хотя и испуганно глядя на папу.
«Ладно, я тоже никуда не поеду», – сказал Лева, вздохнул и мгновенно провалился в сон.
«А как же Катя?» – успел подумать он. Но сил уже не было…
Лева проснулся почему-то ровно через час.
Теперь он остался один. Он снова вышел в больничный двор через приемный покой, посмотрел на темные окна больницы.
Еще никогда после расставания у него не было таких ясных мыслей о Лизе. Ясных и отчетливых.
Во всем, что случилось, виноват только он, он один.
Все, что случилось после отъезда Лизы, было какой-то тяжелой ошибкой. Тяжелой, но поправимой.
Они к нему или он к ним – неважно. Важно, чтобы все снова встало на свои места.
Он снова вспомнил один момент, когда дети были маленькие.
… Они тогда часто играли в футбол во дворе, втроем – Рыжий, Женька и он. Играли на спортплощадке, дотемна. Это было лето.
Остывающий от жары город, гуденье машин, сумерки, глухой звук мяча, дети, разгоряченные игрой, потные, грязные, счастливые. И он, такой же…
Лиза ждет дома, с ужином. В домах зажигаются окна. Дети не хотят уходить. И он тоже. Хотя он понимает, что пора, становится темно, силы на исходе. Хватит. Хватит.
Но его счастье такое острое, такое полное, что ему хочется продлить эти минуты, еще чуть-чуть. Еще пара ударов. Еще пара капель этого тяжелого, горячего, пахучего счастья.
Он знает, что когда они пойдут домой, придут совсем другие мысли, грустные – вернутся страхи, навалится завтрашний день, в темноте к сердцу подступит что-то другое, совсем другое.
– Ну ладно, еще до пятнадцати, – говорит он. Они продолжают играть, надо быстро забить им пару мячей, но не получается, и в этот момент Рыжий с размаха бьет ногой по железному столбу.