Психолог, или ошибка доктора Левина
Шрифт:
– С больными людьми дела не имею!
После этого случая Лева стал внимательнее приглядываться к Владимиру Андреичу и вдруг обнаружил, что Саня Рабин и странный парень в военном кителе, начальник больничных собак Юра Додолев, подолгу разговаривают с Владимиром Андреичем на отвлеченные темы…
Самому Леве принимать участие в этих разговорах было просто некогда – после недолгого увлечения пинг-понгом он перестал куда бы то ни было отходить от Нины, да и не больно хотелось, все-таки, на его вкус, было в воспитателе
Кондуит, он же гроссбух, куда-то вскоре пропал, и это было событием целого дня, его искали и в туалетах, мужском и женском, и по всему саду, и в беседке, где все перевернули вверх дном, и в койках, и в игровых комнатах, и в столовой, и даже на кухне – но нигде не нашли.
Ночью Лева внезапно проснулся и услышал в своей палате в темноте такой разговор:
– Ну и что там было-то, что говорят?
– Да ничего! Полная байда! Типа «Коваленко бросает кожуру от апельсина на асфальт».
– И все?
– Ну да!
– А зачем он это пишет?
– Да ни зачем! Чтоб мы боялись!
– Вот мудак!
– Не знаю, может, у него тоже не все дома? Помнишь, как он ракетку в Курдюкова бросил?
Говорили Рабин и еще какой-то парень, фамилию которого Лева никак не мог вспомнить.
На следующий день Лева спросил Саню Рабина:
– Слушай, а вот о чем вы с Владимиром Андреичем разговариваете? Ты и Додолев? Он что, умный?
– Да как тебе сказать… – задумался Рабин. – Он взрослый. Понимаешь? Надоел мне здешний детский сад. А вообще у него насчет нас есть своя теория.
– Какая?
– Ну, если вкратце, он считает, что настоящих больных здесь раз, два и обчелся.
– А остальные?
– А остальные типа придуриваются. Выдумывают все это…
– И ты, наверное. И я.
– А зачем?
– Ну, вот это уже сложнее объяснить… Короче, он говорит, что так, как нас здесь лечат – это только усугубляет… Отрицательный эффект. Свобода, лень, девушки. Танцы. Собаки. Все не так.
– А как надо? Карцер, наручники?
– А вот это он не говорит… Мы все бьемся с Додиком, пытаемся у него подробности этой теории выманить, но он молчит. И в шахматы хорошо играет. Интересный человек. Очень.
На том и разошлись, пожав плечами. Лева про себя решил, что с этим интересным человеком ему разговаривать не очень хочется, да и как-то робел.
Но с Владимиром Андреичем ему все же пришлось столкнуться поближе, в обстоятельствах очень странных.
В один из дней воспитатель подошел к нему и сухо спросил, имеются ли у Левы тренировочные брюки.
Лева испуганно ответил, что да, имеются, он в них иногда лежит на кровати, на что воспитатель иронически улыбнулся и попросил Леву завтра принять участие в легкоатлетических соревнованиях на первенство Фрунзенского района. То есть иметь при себе с утра тренировочные брюки, майку и кеды. Больше ничего не надо. Да, и поплотнее позавтракать.
– На какие
– Почему среди больниц? – улыбнулся Владимир Андреич. – Среди учащихся. Ты пойдешь выступать за нашу школу. У нас же есть школа при больнице. Общеобразовательная.
– Но я вообще-то туда не хожу, – напомнил Лева.
– Ничего страшного, – отпарировал воспитатель. – Сейчас туда никто не ходит. Сейчас лето. Пробежишь шестьдесят метров, и гуляй. Но это, конечно, просьба, а не приказание. Не хочешь – как хочешь…
– Да нет, почему не хочу… – сказал Лева. – Даже интересно. Только вот я не тренировался. Опозорю честь родной больницы. Ничего?
– Ничего страшного, – сказал Владимир Андреич и пошел играть с Рабиным в шахматы.
А Лева задумался о сути предстоящего подвига.
Легкоатлетические соревнования – бег, прыжки и прочее – он вообще-то никогда не любил. Но выступать под флагом психбольницы среди нормальных спортсменов – в этом, конечно, что-то было. Например, во время бега он мог снять трусы… Или исполнить какой-нибудь танец. А что? Было бы забавно.
На такой подвиг он, разумеется, вряд ли бы решился, но все же странное покалывающее ощущение в груди веселило его.
Они вышли сразу после завтрака – вдвоем, он и Владимир Андреич. Спортсмен и, так сказать, руководитель делегации. Идти от Донского проезда до стадиона при Дворце пионеров на Ленгорах было хорошим шагом минут тридцать. Или даже меньше.
Но в пути их задержал кортеж президента Никсона.
– Черт, можем опоздать! – хмуро сказал Владимир Андреич, когда на Ленинском проспекте они уткнулись в плотную толпу людей с флажками, вернее, в их спины. Флажки были двух видов – наши и звездно-полосатые. Лева впервые увидел флаг враждебной страны в руках у советского человека. Это был крупный пузан лет тридцати, в рубашке с короткими рукавами, рыжий и очень волосатый. Он махал флажком и кричал:
– Друж-ба! Раз-ряд-ка! Дружба! До-го-вор!
– Какой договор? – поинтересовался Лева.
– Да ладно, не важно, – вяло ответил Владимир Андреич и посмотрел на часы.
Остальные встречающие президента Никсона москвичи стояли молча – какие-то невыразительные тетки, люди в пиджаках, милиционеры.
Все напряженно смотрели в ту сторону Ленинского проспекта, откуда сейчас должна была проехать делегация из Внукова.
Наконец показались первые машины.
Затем – кортеж мотоциклистов.
Это были шикарные мотоциклисты в белых шлемах и белых крагах – огромных кожаных перчатках.
– Красиво встречаем главу враждебного государства, – сказал вдруг Владимир Андреич.
– Ну вы потише, мужчина! – толкнул его кто-то в бок.
Когда мотоциклисты и лимузины «ЗИС» поравнялись с толпой, она мгновенно ожила, замахала, заулыбалась.
Но это продолжалось недолго.
Скоро толпа рассосалась, и проспект опустел.
Они дождались зеленого и быстро перешли необъятный в этом месте проспект.