Психолог
Шрифт:
Долго ждать не пришлось.
— Стой на месте! А ну стой, кому говорю! — резкий голос оборвал его вальяжную прогулку.
Он остановился и медленно поднял руки вверх, потому что за мгновение до этого краем уха уловил давно знакомый ему звук — так приводят арбалет в боевую готовность. Очень неприятный и мерзкий звук.
— Мистер Дилан, я так понимаю, — спокойно сказал он.
— Заткнись, а то я тебе бошку прострелю, ты понял? — деловито уточнил у аудитора Дилан.
— Понял.
Дилан. Именно он первый повстречался Зигмунду в деревне и именно его упоминал староста в качестве кладовщика.
Кладовщик… очень странный род деятельности. Зачем такой маленькой
«Чтобы собрать урожай, когда настанет час»
И снова Зигмунд ничего не услышал. Он не хотел слушать никого, кроме самого себя. Ну и чуть-чуть он был готов послушать человека с заряженным арбалетом. В качестве исключения.
— Шагай, — грубо приказал ему деревенский кладовщик.
И он пошел. Ему было все равно, куда идти, поэтому он не возражал.
Буквально через пару десятков шагов он понял — они направляются к дому Рестара.
Именно там, судя по словам старосты, все началось. И Зигмунд очень надеялся, что именно там все и закончится.
Да, так и будет, решил он. Ему крайне надоело ждать. Придется довершить все самому.
XV
Их уже ожидали.
Впрочем, это было закономерно. Представление всегда нуждается в зрителях. И зрители иногда настолько жаждут громкого выступления, что в случае отсутствии актеров устраивают его сами.
В душе все мы, как думал Зигмунд про себя, все мы — конченые психопаты. И мы вынуждены прятаться под масками показного лицемерия во имя Общества и принципа его нерушимости. Ведь мы же не звери, как нам говорят. Мы разумные существа.
И это самая наглейшая ложь, которую нам втирают по жизни. Ложь во спасение, но это спасение нужно обществу, а человека она разрушает, заставляет его идти против своей природы. И тогда в этом замкнутом разумном мире люди начинают делиться на три большие группы — угнетаемый класс, который прячет мысли в себе, занимаясь постоянным самобичеванием и восхвалением преступников, которые их нещадно эксплуатируют; правящий класс, который нельзя уже сравнивать с ничем, что хоть издали напоминает человеческое — они имеют высокий статус, немыслимое количество земных богатств и ресурсов, но ни к одному из королей, экономистов или военных генералов нельзя испытывать ничего, кроме бескрайнего уважения (что неизменно делают рабы) или низменного презрения (чем грешат все остальные нормальные люди); и маргинальный класс, состоящий из психопатов, убийц и насильников, кто признал свою настоящую животную природу, но не смог с ней совладать, обуздать ее, а лишь сумел жестко и быстро прорваться через обман общественных правил и лживых насаждений, превратившись тем самым в чудовище.
И среди всех трех классов встречаются умные здравомыслящие люди. И жить в такой устоявшейся системе процветающего капитализма можно и вполне сносно. Но это не отменяет того факта, что существующее мироздание насквозь прогнило и что дальше будет только хуже, если гнойник не прорвется через какую-либо форму революции.
— А вот и вы, — девушка улыбнулась во весь рот, обнажив крайне острые зубки.
Ее голос был приятен, переливался в голове приятными отзвуками и вызывал острое непреодолимое желание расслабиться и слушать, слушать, слушать…
А Зигмунду уже надоело напрягаться. Он застыл на месте, чувствуя, как приятные мурашки бегут по телу
— Господин аудитор, вы еще живы, какая радость! — видно было, что девушка чуть ли не подпрыгивала на месте от счастья.
Но Зигмунд не отвечал. Он впитывал в себя этот приятный голос и умственно наслаждался его воздействием на свое возбужденное и одновременно приятно расслабленное тело.
Девушка
— С вами все в порядке… Зигмунд? — его имя она произнесла с таким неземным наслаждением, что он буквально ощутил медовый привкус у себя на губах.
Ее приятный запах манил и одновременно… но он не мог пошевелить и кончиком пальца, ведь так приятно было вечно оставаться пригвожденным к этому месту и слушать ее, смотреть на нее…
Он резко переключил передачу где-то в закромах своего сознания.
— Что ты делаешь, пусти! — она закричала пронзительно и уже далеко не так мелодично, как раньше.
Он обхватил одной рукой ее прекрасную стройную талию, а другой больно сжал ее запястье. Она билась в его объятиях, как вытащенная на берег рыба, а Зигмунд в это время всматривался в испуганное лицо парнишки, который направил на них свой ручной арбалет.
— Отпусти ее, сволочь! — голос парня в такой ситуации вовсе не казался грозным.
Зигмунд не был бойцом. Он был представителем того гуманистически настроенного ко всему живому интеллигентного сословия, который ни разу в жизни никого не ударял. Теперь он понимал, что делал это не по собственным глупым убеждениям, а просто потому, что ему не предоставлялось возможности. Условия, в которых мы растем и воспитываемся, диктуют нам будущий образ жизни и линию поведения. И из этого уже крайне сложно выбраться на другой уровень бытия, сложно перестроиться, переключиться.
Но именно сейчас, когда его рука мертвой хваткой вцепилась в нежную ручку молодой девицы, он понял, как это приятно — быть сильным и обижать кого-то. Некоторые психологи уверяют, что таким образом душевнобольные люди пытаются подтвердить свою значимость, но теперь он начал понимать, что корни зла произрастают вовсе на другом поле понимания. Просто причинять боль… это приятно. А если ты причиняешь ее женщине — приятно вдвойне. Потому что общество создано из запретов. И мужчинам с самого детства запрещают относиться к женщинам как к равным созданиям. Робкие попытки подергать за косички — это лишь попытка довести столь любимое, но небесное создание до своего земного уровня. И если долго врать себе, прячась за гуманистическими посылами, то желание избить или изнасиловать представительницу слабого и прекрасного пола только усиливается. Дистанцирование всегда провоцирует либо игнорирование столь неприступного объекта, либо резкое и грубое пересечение дистанции с нарушением всех общественных норм и порядков. Именно поэтому женщины любят и ценят «охотников» — ведь они разрывают непреодолимую дистанцию, которая отделяет мужчину и женщину. И именно поэтому ничего хорошего у них с «охотниками» не получается, ведь хищники в первую очередь направлены на убийство своей жертвы (ради забавы, веселья или ради удовлетворения своих физиологических потребностей), а не на долгое и плодотворное сотрудничество.
И тут Зигмунд понял свою ошибку. Хорошо быть сильным и могучим и действительно прекрасно обижать слабых и немощных. Но гуманистическое интеллигентное воспитание отнимает у человека самое ценное — умение выживать в суровом дерзком мире.
Короче говоря, Зигмунд попросту не умел драться.
Он охнул от неожиданности, когда острый локоток словно пронзил насквозь его живот. Боль была настолько резкой и неожиданной, что он отпустил девицу, которая не преминула воспользоваться этим, чтобы ударить его наотмашь кулаком по груди и процарапать его лицо до крови своими длинными острыми когтями. Затем она отскочила от него, тяжело дыша, и что-то быстро приказала своему напарнику.